Евгений Замятин - Наводнение

Вечером к обеду Трофим Иваныч принес бутылку мадеры. Точно такую же бутылку Софья уже видела один раз: лучше бы он теперь принес что-нибудь другое. Это Софья даже не подумала, а так - будто прочитала одними глазами, внутрь это не вошло: все тело у нее улыбалось, оно было полно до краев, больше туда уж ничего не могло войти. Ей только было страшно, что дни становились все короче, вот-вот догорят совсем, и тогда - конец, и нужно торопиться, нужно до конца еще успеть сказать или сделать что-то.

Однажды Трофим Иваныч вернулся домой позже, чем всегда. Он остановился на пороге, широкий, крепко вросший ногами в землю, на лице у него была угольная пыль. Он сказал Софье: "Ну, опять вызывали!" Софья сразу же поняла, куда и зачем, внутри в ней маятник остановился и пропустил - раз, два, три удара. Она села. "Ну?" - спросила она Трофима Иваныча. - "Да что ж: сказали - дело кончено, не нашли. Куда-нибудь с хахалем уехала - ну и черт с ней! Только бы опять не заявилась..." Сердце у Софьи ожило: еще не конец.

И тотчас встрепенулось, ожило в ней, чуть пониже, будто еще одно, второе сердце. Она ахнула вслух, схватилась руками за живот. "Что ты?" подбежал Трофим Иваныч. "Он... шевелится..." - чуть сказала Софья. Трофим Иваныч мотнул головой, схватил, поднял Софью вверх, она была легкая, как птица. "Пусти", - сказала она. Он поставил ее на пол, зубы у него белели, как клавиши на гармони, он засмеялся во все клавиши сразу. После Ганьки это было впервые, должно быть, он и сам это понял. Он сказал Софье: "Ну, вот что, Софка, запомни - если она теперь заявится, я ее..."

В дверь постучали, оба повернулись быстро. Софья услышала, как Трофим Иваныч почти вслух подумал: "Ганька", и то же самое мелькнуло Софье. Она знала, что это не может быть - и все-таки это было. "Открывать?" - спросил Трофим Иваныч. "Открывай", - ответила Софья совсем белым голосом.

Трофим Иваныч открыл, вошла Пелагея - громкая, разлагая, вся настежь. "Ты что ж это - белая такая? - сказала она Софье. - Тебе теперь, бабочка, есть надо побольше". Пелагея рожала уже два раза, она заговорила об этом с Софьей, снова у Софьи заулыбалось все тело, она забыла о Ганьке.

Ночью, когда она уже совсем опускалась на дно, засыпая, - ей вдруг, неизвестно почему, опять мелькнула Ганька, как будто она лежала где-нибудь на этом ночном дне. Софья вздрогнула, открыла глаза, на потолке плескались светлые пятна. Она услышала: за окном бил ветер, позванивало стекло - так же было и в тот день. Она стала вспоминать, как все это вышло, но ничего не могла вспомнить, долго лежала так. Потом, как будто совсем ни к чему, отдельно, увидела: кусок мраморной клеенки на полу, и муха ползет по розовой спине. У мухи ясно видны были ноги - тоненькие, из черных катушечных ниток. "Кто же, кто это сделал? Она - вот эта самая она - я... Вот Трофим Иваныч рядом со мной, и у меня будет ребенок - и это я?" Все волосы па голове стали у нее живыми, она схватила за плечо Трофима Иваныча и стала трясти его: нужно было, чтобы он сейчас же сказал, что этого не было, что это сделала не она. "Кто... кто? Это ты, Софка?" - еле расклеил глаза Трофим Иваныч. "Это не я, не я, не я!" - крикнула Софья и остановилась: она поняла, что больше сказать ничего, ничего не может, нельзя, и она никогда не скажет, - потому что... "Господи... Родить скорей бы!" - сказала она громко.

Трофим Иваныч засмеялся: "Вот дура! Успеешь!." - И скоро опять зачмокал во сне.

Софья не спала. Она перестала спать по ночам. Да и ночей почти не было, за окном все время колыхалась тяжелая, светлая вода, не переставая жужжали летние мухи.

Утром, уходя на завод, Трофим Иваныч рассказал, что вчера у них маховиком зацепило смазчика и долго вертело, а когда его сняли, он пощупал голову, спросил: "Где шапка?" - и кончился.

Окно было уже выставлено, Софья протирала тряпкой стекла и думала про смазчика, про смерть, и показалось, что это будет совсем просто - вот как заходит солнце, и темно, а потом опять день. Она встала на лавку, чтобы протереть верх, - и тут ее подхватил маховик, она выронила тряпку, закричала. На крик прибежала Пелагея, это Софья еще помнила, а больше не было ничего, все вертелось, все неслось мимо, она кричала. Один раз она почему-то очень ясно услышала далекий звонок трамвая, голоса ребят на дворе. Потом все с размаху остановилось, тишина стояла, как пруд, Софья чувствовала - из нее льется, льется кровь. Должно быть, так же было со смазчиком, когда его сняли с маховика.

"Ну, вот и конец", - сказала Пелагея. Это был не конец, но Софья знала, что до конца теперь только минуты, надо было все скорее, скорее... "Скорее!" - сказала она. "Что скорее?" - спросил Пелагеин голос. "Девочку... покажи мне". - "А ты почем знаешь, что девочка?" - удивилась Пелагея и показала вырванный из Софьи живой красный кусок: крошечные пальцы на подобранных к животу ногах шевелились, Софья смотрела, смотрела. "Да уж на, на, возьми", сказала Пелагея, положила ребенка на кровать к Софье, а сама ушла на кухню.