Конрад Фиалковский: Homo Divisus

— Напрасно. Очень милая девушка.

— Мне нет до них дела, — повторил Род. — К счастью, я здоровый, нормальный человек.

— А я, значит, нет?

— Ты? — Род смотрел куда-то в глубь коридора. — Ты тоже, но коль уж попал к нам… А, да что говорить! — он махнул рукой. — Ну, пока. Встретимся в бассейне.

Род сделал несколько шагов и остановился перед цифрами, вспыхнувшими на полу коридора. Это был номер его выхода. Стена расступилась. Корн почувствовал легкий порыв теплого воздуха, и Род прошел сквозь стену, которая тут же помутнела и снова засветилась зеленым светом, как и весь коридор.

Корн тоже отыскал свой номер и сквозь расступившуюся стену попал в лабораторию Комы. Ее, конечно, не было на месте. Он видел ее только в те минуты, когда надевал шлем. Вероятно, она не хотела с ним встречаться, когда активность его мозга не фиксировалась мнемотронами и не могла стать объектом анализа. Огромное кресло со шлемом стояло на возвышении посреди комнаты, темным пятном выделяясь на фоне молочно-белых окон, пропускавших приглушенный дневной свет. В пол уходили толстые жгуты проводов в пластиковых оболочках, а на одной из стен безжизненно поблескивали серые экраны.

— Ты пришел? — услышал он голос Комы. — Садись в кресло, сейчас я поставлю новые мнемотроны.

Корн поднялся по ступенькам, сел и почувствовал, как меняется кривизна спинки и подлокотников кресла: укрытые в обшивке датчики считывали форму его тела. Сверху был виден пульт управления. Сейчас придет Кома и, как всегда, изучающим взглядом посмотрит ему в лицо. Засветились экраны. На пульте замигали огоньки. Корн откинул голову на подголовник — шлем сдавил виски, мгновение забытья, контуры предметов расплылись, потом снова обрели нормальные пропорции и формы.

Вошла Кома и встала за пульт. Она посмотрела на него именно так, как он и ожидал. Он попытался улыбнуться, но она этого, казалось, и не заметила.

— Твой знар, Стеф?

— Я повторял уже сотни раз.

— Повтори еще! Сейчас дети запоминают номер своего знара раньше, чем собственное имя. Ты перескочил через эти детские упражнения, приходится наверстывать. Итак, твой знар?

— АСМИ-3-139-221.

— Прекрасно. У каждого человека свой знар…

— … и по этому знару Опекун распознает его, — докончил Корн. — А твой знар, Кома?

Впоследствии он никогда не мог понять, зачем задал этот вопрос. Может, попросту надоело изо дня в день повторять одни и те же ответы, которые одинаково хорошо были известны и ему и Коме еще прежде, чем был задан вопрос. Может, играючи, ненадолго хотел поменяться с Комой ролями, хотя это и было невозможно, ведь не она, а он сидел в кресле со шлемом на голове, она же наблюдала за его реакциями по кривым на экранах пульта управления. Он задал свой вопрос и увидел, как у Комы застыло лицо.

— Не следовало этого говорить, — проговорила она. — Зачем ты это сделал? Почему люди — такие…?

— Но Кома…

— Играла в песочнице, пишу диссертацию — ты и это говорил мне.

— Не понимаю. Я действительно не понимаю, что ты имеешь в виду.

Девушка собралась ответить, но вдруг застыла, и Корну, глядевшему на нее сверху, показалось, что она прислушивается к каким-то голосам. Потом она взглянула на Корна и машинально поправила волосы.

— Итак, знар свой ты помнишь. А мышцы? Как с ними?

— Думаю, нормально.

— Никаких осложнений?

Корн немного помолчал.

— Значит, Род уже доложил тебе, что я сорвался?

— Не расстраивайся. Временная неподвижность пальцев. Так бывает с каждым.

— Здесь совсем не то, Кома…

— А что же? Не можешь вспомнить?

Он не хотел, но воспоминания нахлынули помимо его водя.

Шахта, запах гнили, слизь…

— Нет! Ты принуждаешь меня думать об этом! Не хочу! Слышишь?!

Кома глядела на него, ничего не понимая.

— Прости, — сказал он. — Почему-то вспоминается то, чего я никогда не переживал. Не мог переживать. Я никогда не был в такой лаборатории. И эта… слизь с привкусом молока…

— И что еще?

— Шахта, в которую я падал, обратный отсчет…

Она подошла и коснулась его руки.

— Не думай об этом, Стеф, — сказала она. — Ничего такого не было. Все это неправда. Порой нам снятся места, в которых мы никогда не бывали, и события, в которых никогда не принимали участия. Проснувшись, мы не можем сказать, привидилось ли нам это или происходило в действительности. Ты, Стеф, пробуждаешься от сна, долгого, многолетнего сна, — Кома наклонилась к нему и он увидел ее лицо вблизи. «Странно, — подумал он, — когда она успела подняться? Ведь только что была внизу». Ему подумалось, что тут был какой-то сбой, нарушение непрерывности во времени и пространстве. Такое бывает в стереовидении, при смене плана, но не в жизни. Он не понимал этого, и его неуверенность, по-видимому, отразилась на сигналах мозга, воспринимаемых аппаратурой, потому что кривые на экранах заструились волнами, и Кома тут же заметила это, хотя ему казалось, что она смотрит только на него.