Конрад Фиалковский - Homo Divisus

— Я совсем не чувствую слабости.

— Ну и прекрасно. Так и должно быть. Первое время ты ощутишь некоторый избыток сил, потом привыкнешь.

— Не понимаю.

— Механизм этого явления объяснить довольно сложно. Но так оно и есть. Ты стал сильнее, несомненно сильнее, чем прежде.

— Укрепляющее лечение?

— Что-то в этом роде, — Тельп улыбнулся, и Корн увидел, что тот молод, одних с ним лет, а может, и моложе.

Он сделал несколько шагов. Ходить было нетрудно.

— Попробуй пройти еще немного, закрыв глаза, — попросил Тельп.

Корн дошел до стены и вернулся обратно. Тельп был явно удовлетворен. Тогда Корн решился:

— А лицо? Как мое лицо?

— Хочешь посмотреть на себя?

— Да.

— Зеркало, — сказал Тельп, обращаясь неизвестно к кому.

— Сейчас принесут?

Тельп улыбнулся и показал на стену. Часть ее отражала внутренность комнаты, и, подойдя ближе. Корн увидел себя. Это было его лицо, может, немного изменившееся, но наверняка его. В первый момент он не мог понять, в чем разница, потом сообразил. На лице не было ни морщинки.

— Пластическая операция? — спросил он.

— Пришлось кое-что подправить, — снова улыбнулся Тельп. Надеюсь, ты не в претензии?

— Пожалуй.

Он смотрел на свое отражение. Коротко, очень коротко подстриженные волосы, кожа на черепе натянута, словно ее распирает изнутри, странный прреливчатый материал комбинезона плотно облегает тело. Он взглянул на Тельпа. Тот был в таком же костюме. Ни одной пуговицы.

— Как его снимают? — спросил Корн.

Тельп подошел и слегка потянул ткань возле ворота.

Ткань разошлась вдоль невидимого шва. Корн заметил на груди тонкие побелевшие рубцы.

— Перекраивали?

— Да. Но все срослось прекрасно, как видишь.

— Я совершенно не чувствую швов, — сказал Корн. — Вообще, насколько я понимаю, все, что ты сделал со мной, — первоклассная работа.

— В самом деле, я могу гордиться твоим телом.

Корн взглянул на Тельпа, лицо хирурга посерьезнело.

— Это было очень трудно?

— Не то слово — совершенно внове. Уникальная операция. Ты со временем убедишься в этом. Ну а сейчас твой организм работает без малейших сбоев, как отличный гоночный автомобиль, совершенно исправный, с большим ресурсом. У тебя все впереди. При желании можешь стать даже космонавтом.

— Тут девушка упоминала о лыжах…

— Девушка?

— Да, которая говорила со мной, когда я проснулся.

— А, это была Кома. Она присматривает за тобой. Я всего лишь врач: операция, послеоперационные процедуры. Потом, конечно, я тобой тоже интересовался, но уже не как хирург, понимаешь?

— Да. Наверно, у тебя много пациентов? У Кары их всегда масса.

— У кого?

— У Кары, моей жены. Ты ведь с ней общался.

— Да-да…

— Она меня сюда и поместила. Это какая-то очень современная клиника.

Тельп молча смотрел, как шевелятся на ветру ветви в окне.

— Одно можно сказать с уверенностью. Корн, — проговорил он наконец. — Своей жизнью ты обязан Коме.

Тельп замялся.

— И тебе…

— Моя роль, — в определенном смысле, — вторична.

— Не понимаю.

— Об этом мы еще успеем поговорить. А теперь поешь. Первый настоящий завтрак после долгого искусственного питания. Ты доволен?

— Еще бы.

— Возможно, пища покажется тебе несколько странной, но ты пока на диете. А меня ждут пациенты.

Корн хотел было спросить, когда кончится изоляция, но в этот момент в распахнувшиеся двери въехал столик и запахло бульоном. Тельп пододвинул ему стул.

— Присядь и поешь. Хочешь послушать музыку? Еще древние оценили ее влияние на процесс пищеварения.

— Здесь есть радио? — Корн обвел взглядом стены.

— Только динамик. Что хочешь послушать?

— Все равно, — Корн сел и развернул салфетку.

Послышался тихий щелчок и вслед за ним первые такты мелодии.

— Это ты включил?

— Нет. Автомат, — ответил Тельп и вышел.

«Автомат. Автоматизированная больница», — подумал Корн, принимаясь за еду. Эта мысль снова пришла ему в голову, когда он встал, а столик самостоятельно ретировался в раскрывшуюся на мгновение дверь. Заинтересовавшись тем, что станет со столиком дальше, он подошел к двери, но опалесцирующие желтоватые створки уже сомкнулись. Он вернулся на середину комнаты, глянул в окно на серое предвечернее небо, лег на кровать и уснул. Ему снилось памятное утро на шоссе, покрытом тонкой коркой льда, образовавшейся за ночь после вечерней оттепели. Он опять обгонял неуклюжие автобусы, мчась к проступающим у горизонта горам. Обогреватели работали безотказно, и в машине было тепло. Въезжая на серпантин, он насвистывал марш, оставшийся в памяти еще с детских лет. И вдруг — смерзшийся снег на шоссе, резкий поворот руля и спазм в желудке, когда колеса оторвались от покрытия. Он проснулся. Бешено колотилось сердце. Тут же он услышал, как кто-то сказал: