Евгений Замятин: Рассказ о самом главном

В избе. Хозяйка, взгромоздившись на табурет, зажигает перед образом лампадку, ее поднятые вверх руки - в красном вспыхивают, потухают. Самый простой избяной запах - печеного хлеба, но от этого... от этого...

- Тимофевна, милая, я не могу... ну, вот - как же, ну, как же? Вот завтра - трава и солнце, и все кругом возьмут хлеб и будут есть - а он? а он?

- Что ж, дитенок, живы-здоровы будем - все, Бог даст, помрем. И ты помрешь - ты что же думаешь? А час раньше, час позже - все едино.

Но, может быть, прав Куковеров, одно и то же - минута и год, и иногда час - это вся жизнь. Белая, в вздрагивающем красном свете видна Таля на лавке; глаза стоят все так же - широко распахнутые настежь; руки между колен. Минута, час, год.

Встает, быстро, в лихорадке - перед зеркалом. Тяжелые, согнутые тяжестью цветов ресницы и тень. Вытереть лицо чем-нибудь мокрым полотенцем, чтобы не видно было следов; теперь пальто...

- Да ты что - ай спятила? Да тебя на улице сейчас зацапают - п поминай как звали!

- А может, я и хочу - чтоб сцапали? Белая под луною пыль. Над забором черная, острая ветка в небе. От наваленной камнями тишины воют собаки. Знакомое крылечко: столбики с перехватом, на ступенях часовой, винтовка между колен, сидит так же, как вчера сидел тот, келбуйский - и, может быть, он дремлет? Таля делает еще один шаг.

Часовой вскочил, глаза разинуты, как рот - орет ртом, вытаращенными глазами:

- Куды, куды прешь? Кэ-эк вот чучкну по башке прикладом, так... Приказа не знаешь - дома сидеть?

Но в руках у нее ничего нет, чуть пригнула голову, загородилась пустыми руками. Рябое под глиняным картузом лицо - разглаживается, затихло. Не спуская глаз - а вдруг... мало ли что? - часовой стучит в окошко, темным крестом вырезан переплет рамы в красном свете, и должно быть там сейчас...

Выходит на крыльцо другой в глиняной рубахе - тысячный, муравей, винтовка. Часовой говорит ему:

- Вот что: постой пока тутя, а я эту - к начальству представлю.

Собаки, луна, пыль. С выгона - полный, горький ветер, сохнут губы.

- Эх, кобели-то развылись... Скучают... Ты... тебя как зовут-то?

- Наталья.

- Во-от. черт! У меня жена - Наталья, ну, скаж-жи бы, пожалуйста! Эй, эй, под ноги-то гляди: корова наложила - ножки измажешь... Тут у них коровищи - ух! Тут за фунт гвоздей... Места - вообще! Ты что же - соль, что ли, сюда привезла менять или материю?

- Нет, я тут приехала ребят учить - в училище.

- Господи! Так ты ему - прямо: так и так, ребят, мол, учу. Ничего не будет, право слово. Ты - не бойсь, хоть он и...

- Я не боюсь.

И - дверь открыта, дыхание - стиснутое, сквозь какую-то тончайшую щелочку между зубов. В раме - в колеблющемся круге свечи - навсегда это лицо, заряженные глаза, острия скул и губы: нет губ, нет розовой полосы нет и не будет никогда слов.

Молча, глазами. Потом вдруг у него разрез рта - не там, а гораздо выше, и верхняя губа очень короткая. Слова:

- Приказ знали?

- Знала.

- Так зачем же?

- Чтоб меня привели к вам.

Свеча, нагорая, трещит, от скул - тени. На столе, на бумагах револьвер, и два дула - глаза.

- Оружие есть?

Дыхание - сквозь тончайшую щель; стиснутое:

"Нет". Он встает из-за стола, на свечке огонь колеблется; минуту молча. Потом привычно, легко он проводит руками по ее телу, чуть сжимая здесь, на бедрах - где может быть в складках оружие. Тале кажется, что рука у него вздрагивает или это ее дрожь? - у ней сухие губы, и игла сквозь все на один миг: "Это? С ним?" И отвечает себя: "Да, и это, и все - только бы..."

Не поднимая ресниц, согнутых тяжестью цветов - спотыкаясь, облизывая сухие губы:

- Я - не то... вы напрасно. Я - потому, что у вас... Я знаю: вы хотите его завтра утром...

- Кого - его?

- Куковерова. Я - я не могу, чтобы он... И я вам - все, всю себя - что хотите! - я буду вам всю жизнь... Я его люблю, понимаете?

Тишина. Свеча, нагорая, трещит. Теперь на лице у него ясно виден разрез губ, верхняя очень короткая, и в ней легкая дрожь - может быть, тени от свечки.

- Я его - тоже люблю. Громадные - настежь глаза у Тали:

- Вы?

- Да, я. Мы с ним год сидели вместе в тюрьме. Вдвоем жили. Это не забывается.

- Так, значит, вы... его не...

- Завтра я его расстреляю. Не я - ну, это все равно.

Задыхаясь в нагаре, качается свеча, пол, стены. Тале надо опереться руками о стол, нагнуться ниже глазами в глаза, глаза у нее - крылатые, настежь.

Дорда встает - крепко, весь в кобуре; берет револьвер со стола с бумаг.

- Я сейчас иду к нему. Вы будете ждать меня здесь. И еще раз его голос - издали, из-за дверей часовому:

- Останешься тут с ней, пока я не вернусь. Тишина. Фитиль - черным крючком, как ястребиный клюв. Сверху - потолок, тысячепудовый, и дальше небо, пустыни, льды, темная звезда.