Евгений Лукин: Грехи наши тяжкие (сборник)

– Минутку! – на свою беду вмешался я. – А почему обязательно Лёша? Он это предложил, согласен. Но нас-то здесь, кроме него, было пятеро. И каждый слышал…

Развернулась ко мне всем корпусом (иначе у неё не получалось), просверлила взглядом.

– Значит, ты?

– У меня – алиби, – поспешил откреститься я. – Кстати, у Лёши – тоже. В ночь с субботы на воскресенье мы с ним вместе пьянствовали…

– Ну, значит, вдвоём и…

– Да погоди ты! С чего ты вообще взяла, что подумают на тебя? Ты что, разболтала кому-нибудь? На даче…

Запнулась, воззрилась в пустоту. Ну точно, разболтала.

– Нет, – решительно отрубила она. – Эти не могли.

– Кто?

– Соседи.

– А мы могли?

– Вы – могли.

К счастью, сотик, носимый ею на кожаном гайтане, даря нам с Лёшей отсрочку, заиграл нечто бравурное. Вышла.

Мы переглянулись. И начал до нас помаленьку доходить весь ужас сложившегося положения. Это ж вам не стакан, сбитый с краешка стола чьим-то неловким локтем, – это львы, ещё и позолоченные! Съест ведь. Сгложет. Методично и неотступно изо дня в день будет долбить и долбить в одну точку, требовать чистосердечного признания, пока в наших замороченных головах не возникнет уличающе подробная картинка ночного кощунства, в котором мы затем и покаемся.

По телефону она говорила довольно долго. Оробелая тишина стояла в офисе. Наконец хрупкая, похожая в профиль на сайгака Лина Эльбрусовна устремила на нас влажные выпуклые глаза и произнесла испуганным баском:

– Ребята… А в самом деле, зачем вы это сделали?

В ночь с субботы на воскресенье мы действительно – чем хотите поклянусь! – пьянствовали у Толи Чижика в связи с недавним отъездом его Людмилы на пару дней в санаторий. Собственно, пьянкой это можно было назвать лишь с большой натяжкой – так, мальчишник, посиделки бывших сокурсников. Болтали обо всём на свете, обсуждали мировые проблемы, ну и, как водится, не могли не схватиться по поводу знаменитого нашего земляка, изобретателя хроноскопа Ефима Голокоста. Лёша придерживался версии о жульнической сути его исследований, мы же с Толиком полагали, что он просто ненормальный.

Свалились под утро – скорее от утомления, нежели от выпитого.

Когда на исходе следующего дня я нагрянул к Толику на квартиру, та уже была приведена в исходное состояние и блистала чистотой. Нигде ни единой улики.

– Толик, – сказал я. – Ты не мог бы подтвердить, что мы всю ночь просидели у тебя и никуда не отлучались?

В глазах Толи Чижика засветились разом испуг и нездоровое любопытство.

– С ума сошёл? Людка завтра вернётся – башку оторвёт.

– А иначе нам с Лёшкой башку оторвут.

– А ему-то за что?

– А мне за что?

Толик заморгал.

– Н-ну… я думал, тебя Томка твоя к кому приревновала…

– Никто нас не при… не приревновывал! Алиби обеспечь.

– В полицию? – Толик замер.

– Если бы! Дуеву Дуню знаешь?

Знал ли Толик Дуню Дуеву? Ох, знал… Его Людмила, как, между прочим, и моя Тамарка, работали с ней когда-то в одной фирме (тесен мир) и до сих пор часто перемывали ей косточки. Дура. Прямая, как шпала. Живёт не ради радости, а ради принципа. Если вбила себе что-нибудь в голову – ничем не вышибешь. Потом неизбежно принимались жалеть. Бедняжка. Муж сбежал. От дочери из Питера – эсэмэска раз в полгода. Но что ни говори, а такие люди необходимы. Она и ответственная по подъезду, она и член дачного правления… Другая бы триста раз плюнула, рукой махнула, а эта – нет, эта не отступит. Да и в конце-то концов, должен же кто-то бороться за справедливость!

В принципе, с последним высказыванием я согласен. Кстати, с предыдущими – тоже. Единственная оговорка: пусть себе борется с кем угодно, лишь бы не со мной! Сдаюсь заранее…

Однако признать свою вину в данном случае означало попасть из огня в полымя: заказать нас буржуин, допустим, не закажет, а в суд подать может. Оно нам надо?

Забегая вперёд, скажу: я преклоняюсь перед Толей Чижиком. Сохранить юношеские идеалы до такой степени, чтобы ради старой дружбы, рискуя расположением супруги, во всеуслышание огласить правду, – это, признайтесь, не каждому дано.

Уламывал я его, не скрою, долго, но в итоге уломал.

Назавтра выяснилось, зря я это сделал.

Недобрые предчувствия возникли у меня сразу же, стоило переступить порог офиса. Шелестели бумаги, шуршала клавиатура, за окном шла утренняя склока воробьёв. Правдоискательница безмолвствовала – победоносно и загадочно. Наконец разомкнула уста.