Филип Фармер - Иисус на Марсе

— Они хотят нам дать поговорить с Надиром и Мадлен.

Тут же Хфатон исчез, и они увидели своих товарищей — те сидели в креслах и смотрели на них.

— Эй, вы! — крикнул Орм. — Как вы там? Следующие несколько секунд все четверо горланили одновременно. Орм положил этому конец.

— Мы не знаем, сколько времени нам дадут на разговор, так что давайте сначала о важном. Прежде всего: когда вас взяли, были включены передатчики?

Дантон и Ширази заговорили одновременно. Орм резко свистнул и сказал:

— Ты первый, Надир. Ты старше по званию.

— ИАСА видела все с момента выхода марсиан в туннель, — ответил Надир. — По крайней мере я так думаю. Они точно все принимали до того момента, когда мы впустили в корабль двоих. Возможно, после этого передача стала глушиться.

— Почему вы решили их впустить, когда увидели, как они садятся в модуль? Почему не увели «Арес» с орбиты и не вернулись на Землю?

— Такое решение принять нелегко. Стартовать — значит бросить вас. Мы понятия не имели, как с вами обращаются — хорошо или плохо.

Когда марсиане вошли в модуль, мы установили с ними радиоконтакт, и они ответили на совершенно незнакомом языке. Мы доложили в Центр, и даже при запаздывании радиоволн у Картера было достаточно времени, чтобы принять решение. Он заявил, что никак невозможно судить о враждебности людей в модуле или отсутствии таковой, пока они не взойдут на борт «Ареса». Если они дружественны, а мы их оттолкнем, это может быть понято как враждебность с нашей стороны. Таким образом, мы предадим вас двоих.

С другой стороны, он не хотел приказывать нам остаться и подвергать себя опасности. В конце концов он возложил принятие решения на нас.

— И таким образом, — перебила Мадлен, — снял с себя ответственность. Администратор он хороший, но прежде всего — политик.

Ширази улыбнулся и добавил:

— Прикажи он нам возвращаться — не знаю, что бы я стал делать. Я не хотел стартовать. Прежде всего это значило бы бросить вас в беде. Следующий корабль ранее чем через три года прислать невозможно. Но сильнее всего меня удерживало любопытство. Я не мог вынести неизвестности: что с вами случилось и вообще что тут творится.

— А если бы он решил возвращаться, — сказала Дантон, — я бы протестовала изо всех сил.

— А Картер что-нибудь говорил о посылке спасательной экспедиции? — спросил Орм.

— Это да. Он клялся, что следующий корабль пошлют, как только станет возможно. Конечно, определенно сказать он не мог, надо сначала собрать средства…

— Разве вы допускаете хоть на секунду, что все это не поставит на уши мировое сообщество? Они деньги найдут, можно пари держать!..

Орм остановился и после паузы добавил:

— О'кей. Теперь — что случилось с нами. Когда он закончил, наступило молчание. Потом Ширази спросил:

— Так эти люди — иудеи? И крешийцы тоже?

— Да, — ответил Бронски.

— Но они упоминали Иезуса го-Христоса, то есть Иисуса Христа. И они объявляли себя, пусть и неявно, христианами?

Ирано-шотландец побледнел. И не удивительно, подумал Орм. Он же мусульманин. Не настолько правоверный, как требуют большинство его соотечественников, но все же воспитанный ревностными родителями. Он убежден, что Мухаммед — последний и величайший из пророков, даже если и не воспринимает Коран буквально.

Но если все это было ударом для Ширази, то не меньшее потрясение переживал и Орм, который был единственным верующим христианином из всех четырех. И Бронски, хоть и не был правоверным евреем, тоже забеспокоился.

А как же Дантон, воспитанная в набожной римско-католической семье, пусть теперь она и стала атеисткой? Она сидела совершенно спокойно, вытянув ноги и положив руки на колени. Из-под темно-красного платья, выданного ей тюремщиками, выглядывали чуть толстоватые лодыжки и широкие ступни в сандалиях. Ее наряд скрадывал широкие бедра и очень тонкую талию, но не мог скрыть наличие потрясающе большой груди. У нее было запоминающееся широкое лицо с резкими чертами, высокими скулами, большим ртом и огромными глазами. Нос был чуть-чуть слишком удлинен и закруглен, но он не выделялся сам по себе, а лишь подчеркивал своеобразие лица. Она сменила двух мужей, а сотрудники ее говорили, что с этой ведьмой лучше в одной лаборатории не работать. Но ее блестящие достижения в биохимии в сочетании с общим психологическим портретом вывели ее в число основных кандидатов на полет. Конечно, во время тренировок и долгого полета она была совершенно лояльна к остальным. Личных конфликтов у нее ни с кем не было, и она была вполне контактна, пока разговор не касался религии. Здесь она замолкала, хотя ясно было, что на эту тему она как раз с удовольствием бы поспорила. В других обстоятельствах она бы так и поступила.