Евгений Филимонов - Время льда и огня

— Что ж, и нам пора…

Теофил с похмелья был явно не в духе и молчалив, против обыкновения. Он заталкивал в багажник мой вещмешок, всем своим видом давая понять, что это вовсе не его, Теофила, дело и вместо того, чтобы глазеть на уходящий крейсер, мне не мешало бы заняться этим самому. Закончив погрузку, он уселся за руль и хмуро пригласил меня занять место сзади. Известное дело — на мотонартах от встречного ветра хуже приходится водителю, а пассажира прикрывает его широкая спина; эти соображения, надо думать, тоже не прибавляли радости Теофилу. Мы покатили вниз — взрывая округлые сугробы, петляя меж ледяных глыб, въехали в это ледовое ущелье и помчались навстречу такой тоненькой, такой невесомой на вид полосочке зари, что казалось, ее с легкостью перекроет небольшая тучка. Но нет, светила полосочка все так же, а вот сполохи полярного сияния ослабли и почти не добавляли света в серый сумрак. Мы ехали и ехали, и Теофил, против моего ожидания, нисколько не рисковал, понимая, наверное, что от этого зависит его собственная жизнь. А может, он так себя вел всегда после чарки? Во всяком случае, почти час мы проехали вполне осмотрительно и почти в полном молчании.

Впереди показалась небольшая площадка, и мотонарты, слегка крутнувшись, остановились на ней.

— Слезь-ка на минутку. Надо заглянуть в фильтр.

По мне, так заглядывать посреди пути в воздушный фильтр — сущая нелепица, ну да, может, у этих ночников какие-то особые взаимоотношения с фильтрами двигателей мотонарт. На слух двигатель работал вполне нормально, но водителю виднее. Я сошел в глубокий снег и двинулся к краю площадки, чтобы немного размяться: длительное сидение в позе всадника, да еще на крепком морозе, может кого угодно превратить в ледяного истукана. И тут до меня донесся голос Теофила — не тот задушевный ручеек нескончаемой болтовни, а совершенно другой, металлический тембр:

— Стоять! Повернись ко мне!

В недоумении я обернулся. Миляга Теофил стоял у мотонарт, как говорится, на изготовку, держа меня под прицелом автомата и, по всей видимости, наслаждаясь эффектом внезапности.

— Ты чего это? Свихнулся, что ли? — только и нашелся я сказать.

— Нет, в полном разуме. — Теофил картинно передернул затвор — сталь клацнула в тишине этого бесконечного утра особенно отчетливо. — Нашему с тобой рейсу пришел конец. И тебе тоже.

— Ты вчера, видно, здорово перебрал. — Я старался говорить спокойно. — Давай чини свой фильтр, и поехали.

— Фильтр в порядке, не твоя забота. — (Я и не сомневался.) — У тебя есть дела поважнее.

— Само собой. Домой добираться вон еще сколько!

Тень сожаления пролегла по лицу Теофила.

— Дом твой отныне здесь, друг сердечный… Не надо считать себя умнее всех. И девочек если уводишь, так знай, чем это грозит.

А, вот откуда все идет! Я так и думал. Вслух же я сказал:

— Теофил, да ты что…

Но Теофил не дал мне закончить фразу:

— Ты, парень, вот что — у меня к тебе никакого зла нет, просто выполняю приказ. Не обессудь…

— Подожди! — заорал я.

Но он уже навел ствол на меня и с удовольствием — да, я заметил в его взгляде удовольствие — потянул спуск, как обычно тянут, давая затяжную сокрушительную очередь. Щелкнул боек, очереди не было.

— Давай разберемся, Теофил…

Все еще думая, что это простая осечка, он оттянул затвор и заглянул в патронник. Там было пусто. Эту пустоту обеспечил я еще в кубрике крейсера, заменив снаряженный магазин на пустой. Просто на всякий случай: пригодилось предупреждение Марии! Теофил же на моих глазах становился другим — из торжествующего исполнителя он стремительно преобразился в злобного мстителя, алчущего моей гибели. Теперь уже нельзя было утверждать, что у этого балагура не имелось ко мне ни капли личного зла, — морда ощерена от ненависти, в глазах — готовность на все… Еще бы, так обмануться в человеке!

Я выхватил свой пистолет в тот момент, когда Теофил уже готов был броситься. Выпалил у него над головой — чтобы показать, что, в отличие от автомата, пистолет боеспособен, — и заставил отбросить бесполезное оружие в сторону. Затем, не опуская ствола, я велел Теофилу отстегнуть принайтовленные к мотонартам лыжи и забрать свой вещмешок. Тут до него дошла суть этих приготовлений.

— Парень, ты меня обрекаешь на гибель…

На его ломаном пиджин это звучало именно так, патетически.

— А на что ты меня обрекал три минуты на зад, а? Будь я таким же мерзавцем, как ты, я поступил бы с тобой сам знаешь как… А пока что я даю тебе шанс — хоть ты и не заслуживаешь — вернуться к своим девицам-ночницам. Наплетешь им, да и Кшишу заодно, как ты тут ловко управился со шпионом. Давай живее на лыжи!