Алексей Михеев - Тысяча девятьсот сотый. Роман-мантра

С тридцать третьего года Саша, уже будучи пионером, стал каждое лето отдыхать в «Артеке» – инициатором создания лагеря выступил «Красный Крест», там работал Петр Андреевич.

Вереница всех этих как значительных, так и малозначащих фактов была заархивирована в памяти Дозина, и при необходимости легко всплывала на поверхности сознания. Этот ранний период уже был подвержен сложной работе Александра Петровича, причем начинал он ab ovo, с самого начала. С помощью ретроспективной медитации Дозин переносил фокус своего ума на те моменты в прошлом, когда врач принимал его мокрый сморщенный череп из лона Марии Павловны, и шел даже дальше. Сидя на «троне», Дозин ощущал, как его тело плавно уменьшается в размерах, сперва доходя до габаритов младенца. Когда к пупу прирастала пуповина, Дозин ментально сопровождал возврат по ней в материнское чрево, где процесс уменьшения продолжался интенсивнее, пока не достигал микроуровня. Сознание раздваивалось: в потоке семени отца часть Александра Петровича выскакивала из чрева матери, в то время как часть оставалась в нем. Вместе с Петром Андреевичем Александр Петрович отрывался от Марии Павловны резким движением, усугубляя персональную дуалистичность. На этом сеанс прерывался, ибо ментальный фокус не терпел биполярности.

Подобные переживания, как во сне, всегда сопровождались возвратом на более ранние, инфантильные состояния сознания – снова оживали страхи или радости первых лет существования. Возраст пяти лет был тем самым, начиная с которого, возвращаясь в него в виде сгустка ментальной энергии, Александр Петрович уже мог подавать сам себе некие знаки. Он же сам из прошлого был способен прочесть эти послания в явлениях окружающего мира и собственных ощущениях, по своему их трактуя и уясняя их смысл. Не то чтобы, будто всесильный маг или ветхозаветный Иегова, Дозин возникал перед самим собой в виде какой-нибудь горящей помойки и вещал оттуда пластмассовыми мусорными губами слова мудрости, но приковать внимание к произвольно выбранным случайным событиям, придавая им семантическое поле полноценных коммуникативных единиц, или же даруя искры мимолетных внутренних образов и ощущений, он мог. Достаточно было выбрать то или иное явление или ряд образов – и язык общения был готов. Сперва это было случайное, внесистемное общение. Возврат из будущего в прошлое обеспечивал контроль над требуемыми длительностью и интенсивностью переживаний «положительных» и «отрицательных» символически трактуемых событий или образов, чтобы Александр, находящийся на более ранней стадии своего развития, мог выбрать верный вариант поведения во избежание ошибок или, что случалось гораздо чаще – мог хотя бы быть готовым к тому, что ошибка неизбежна и придется немного пострадать. Советы его всегда были смутными и лишь едва ощутимыми, потому что только такая оккультная работа над собой имела право на существование. Оккультизм Дозина был оккультизмом для себя. Александр Петрович знал, что он сам – это всё, что есть в мире. Это осознание вместе со способностью отправлять в прошлое знаки бытия, корректируя свою деятельность, пришло к Дозину в сорок один год. После этого чем больший жизненный путь он проходил, тем качественнее мог управлять своим прошлым, словно постепенно обновляя и подготавливая квартиру, в которой ему предстояло провести Вечность.

Повторим: вторым по счету после собственных родов значимым этапом «работы над собой» был взгляд из настоящего в тот период, когда мальчик Саша Дозин ходил в один из экспериментальных, как это тогда называлось, «детских очагов». В таких «очагах» соседствовали в жесткой конкуренции друг с другом методики воспитания как «западного», так и «советского» образцов. Коммунистический подход побеждал, разумеется, повсюду: советская власть заботилась о том, чтобы растущее поколение впоследствии пополняло ряды партийцев, готовых к труду и обороне. Атеистически-социалистическая неорелигия тщательно подготавливала паству – в детском очаге Дозина был даже свой «красный уголок» с образами иудеев-«спасителей». На Красной площади уже лежали «святые мощи». Почти все понимали: не зарастет тропа народная, не иссякнет поток адептов Красного культа ближайшие сто лет, если не всю Вечность.

Как-то раз, идя по территории очага и наблюдая под ногами листву, Саша приметил перышко вороны. Он подумал, что его можно было бы использовать для письма, как перья, что у Пушкина были – ему про них дед Андрей рассказывал.