Олег Овчинников - Арахно. В коконе смерти

Муж вернулся, вымотанный и чумазый, как шахтер из забоя. Сел рядом, расстегнул ремешок каски, уронил голову на мягкий верх рюкзака. В ответ на сбивчивые сипы и всхлипы жены устало протянул:

— Аля, ну какие еще глаза?

— Огромные! — возбужденно прошептала она.

— Вот такие? — он распахнул собственные, карие, во всю ширь, все-таки нашел силы для вымученной шутки. И для доходчивого объяснения: — Так бывает, Алюнь, после голубых таблеток-очень даже часто. Это все-таки наркотик, хотя и слабый.

Аля промолчала. Ей было трудно говорить да, по существу, и нечего. На месте Тошки она бы тоже не поверила.

Оставалось надеяться, что обладатель четырех пар огромных, гораздо больше человеческих, глаз, еще вернется, когда Тошка будет поблизости, и Аля укажет на них и поинтересуется с убийственным безразличием в голосе: «Так, стало быть, не бывает глаз на потолке?» И добавит про себя, покосившись на сучковатое бревно, в которое превратилась ее правая нога: «А это, вероятно, обычный вывих? Это ведь не может быть перелом?»

Но хитрое и коварное восьмиглазое существо, как нарочно, являлось Але лишь на краткий миг и всегда в отсутствие мужа. Проводя дни напролет в постоянном тревожном ожидании, Аля несколько раз в течение первой недели вынужденного бездвижия замечала краем глаза скольжение белесой тени на границе полумрака и полной тьмы, иногда слышала наверху характерное трх-трх-трх, а однажды ясно и четко, как в первый раз, посмотрела в глаза врагу. Белые и блестящие, без признаков радужной оболочки, зрачка и тому подобного, они почти наверняка были незрячими, но Аля готова была поклясться, что глаза с потолка смотрели прямо на нее. На этот раз они убрались в тень не сразу после Алиного крика, а сперва задержались на пару секунд, как будто для последнего изучающего взгляда. Слепой враг привыкал к ней.

Аля не стала рассказывать мужу об этом случае, хотя как раз в то утро впервые отказалась от голубой таблетки к завтраку и выдать увиденное ею за наркотическую галлюцинацию было бы затруднительно. Тошка и без того возвращался из поиска с каждым разом, все мрачнее. Молча мотал головой в ответ на невысказанный Алин вопрос, и она понимала: снова ничего. Еще один день потрачен впустую. После этого Тошка меланхолично выскабливал свою порцию тушенки, запивал водой из фляжки и ложился спать. Угрюмый муж, притихшая жена, ни слова, сказанного не по делу — они как будто снова возвращались в поезде после памятного, самого короткого в истории отечественного альпинизма восхождения на Воронью Сопку.

Альтернативы, одна за другой, отсекались, бесполезные нити тупиковых путей морщинами ложились на Тошкин лоб, и вот как-то вечером, мрачный, как надгробный памятник самому себе, он сказал:

— Завтра пойду в Обрыв.

И Аля, ярая блюстительница чистоты родного языка, не стала его поправлять. В обрыв так в обрыв, у них на самом деле не осталось выбора.

А наутро Тошка устроил безобразную сцену из-за последней банки сгущенки, которая так некстати куда-то запропастилась. Он не кричал, не размахивал руками, только бубнил себе под нос спокойным, не терпящим возражений тоном, и от этого становилось гораздо хуже.

— Ты могла бы сказать, — не поднимая глаз, твердил он. — Просто сказать, я бы понял.

— Тош, я же сказала, что не брала, — с растущим недоумением отвечала Аля. — Неужели ты думаешь…

Но он не слушал ее. Глядя в пол, продолжал цедить холодные, бесстрастные слова.

— Ты не думай, я все понимаю. Тебе больно и тяжело. Тебе скучно целыми днями сидеть на одном месте и ждать, когда твой недалекий муж придет с охоты и снова разведет пустыми руками. Тебе постоянно хочется есть. Мне тоже, но тебе сильнее. Твоему организму требуется много энергии, чтобы сращивать кости и заживлять раны. И эти иссякающие запасы…

Он неожиданно пнул рюкзак со злостью, которой не позволял просочиться в свою речь. Под сдувшимся брезентом звякнули и перекатились несколько оставшихся банок, все с коричневой буренкой на боку, единственная затесавшаяся в стадо голубая этикеточка куда-то подевалась.

— Они так близко. Всегда рядом. Протяни руку и возьми, — вкрадчивым голосом искушал Тошка. — Я понимаю, это огромный соблазн, а ты все-таки слабая женщина…

— Да что ты понимаешь? — почти закричала она, жалея о том, что не может подняться и отвесить мужу парочку приводящих в чувство оплеух. — Ты же совсем не слушаешь меня! Я повторяю в четвертый раз — Это Не Я! Дошло?