Михаил Белов - Восьмая тайна моря

Еремин вспомнил последнюю встречу Щербакова с Рутковской.

…Рутковская сидела в кабинете следователя. Вошел Щербаков. Она вскинула на него глаза. Несколько секунд длилось молчание. Она небрежно потушила сигарету. Он стоял у дверей и не сводил с нее глаз.

— Здравствуй, Олег. Что, не узнаешь? Подойди же.

Голос ее был печален и нежен.

Еремин встал из-за стола и подошел к окну. «Эгоистка, лгунья, черт в юбке — и вдруг такая искренность в голосе», раздраженно думал он.

— Аня, почему ты так… подло обманывала всех нас? — Щербаков все еще стоял у двери. — Почему?

— Так получилось, Олег. Ты меня еще любишь?

— Нет. Скажи мне правду, а ты меня любила когда-нибудь?

— Нет. Я любила Холостова. Одного Холостова. Понимаешь?.. Его одного… Теперь мне все равно.

Она вздохнула, равнодушно посмотрела на Щербакова. Полковник по привычке ходил по кабинету, заложив руки за спину. За свою жизнь он повидал много человеческого отребья. Были шпионы, диверсанты, валютчики. Никогда у него не возникало чувства жалости к ним. Он знал: мусор надо убирать с дороги, — и с радостью убирал его. Грядущее создавалось в упорной и трудной борьбе.

А сейчас он чувствовал жалость к Рутковской. Просто до боли обидно было за эту молодую женщину, за ее попусту растраченные силы. Травма детских лет, встреча с Холостовым привели ее в тюрьму, отлучили от общества. Понимает ли она всю степень своего падения? Можно ли ее вернуть к жизни, к Жизни с большой буквы? Он взглянул на Рутковскую. Отблеск солнца освещал ее лоб и щеку. Она походила на очень усталого человека, который слушает далекую музыку, не пытаясь ее понять. Еремин вызвал конвоира:

— Уведите ее.

Она поднялась и, не поворачивая головы, сказала:

— До свиданья, Олег.

Еремин начал заново перечитывать все документы дела. Последнее заявление Рутковской. Она настоятельно просит устроить очную ставку с Холостовым. Зачем? Это не добавит в дело ничего существенного: все ясно, как на ладони.

Справка из главка о работе Холостова в экспериментальной мастерской.

Копии актов о затопленных судах. «Палтус» — последнее судно, затонувшее в водах острова Туманов. Почти под всеми актами стояла подпись Холостова. Бессменный председатель всех аварийных комиссий.

«Почему так долго молчит Суровягин?» — думал полковник.

Зазвонил телефон. Еремин схватил трубку. Председатель комитета интересовался делами на острове Туманов и торопил завершить затянувшуюся историю с Холостовым до первой его попытки перебраться за границу.

Полковник положил трубку и некоторое время сидел, откинувшись на спинку кресла. Потом вызвал машину и поехал в торговый порт.

Щербаков вышел из клуба. Был двенадцатый час. Уличные фонари освещали людей, машины, лоснящийся после дождя асфальт. Тополя, выстроившиеся в длинные ряды по обеим сторонам улицы, светились изнутри, словно каждое дерево имело свое маленькое солнце. Было нарядно и празднично.

Он шел в людском потоке, улыбаясь своим мыслям. Миновал одну улицу, вышел на другую, дошел до лестницы на городской пляж, спустился к бухте, сел на знакомую скамью.

Ночь лежала над бухтой. Маняще мигали огни рыбацких судов. Звезды купались в воде… Щербаков закурил. Сквозь ночную мглу требовательно улыбались ему глаза друзей…

…В клуб он пришел задолго до начала собрания. Большой зал сдержанно гудел. Щербакову не сиделось на месте. Он то и дело выходил и выкуривал сигарету за сигаретой. Но его все равно знобило, он никак не мог успокоиться.

Наконец началось… Щербаков забился было в дальний угол, но по требованию собрания пришлось пересесть на первый ряд.

На трибуну вышел полковник Еремин и сжато изложил суть дела. Зал взорвался. Щербаков стиснул зубы. Голова клонилась все ниже и ниже. Он с тоской думал о том, что от него отвернутся товарищи… Ему хотелось встать и крикнуть: «Товарищи, я же любил! Понимаете, любил!»

На трибуну один за другим поднимались все новые и новые люди. Щербаков слышал гневные, разящие слова. Самое страшное в жизни — презрение и ненависть народа. Неужели он пал столь низко, что достоин такого презрения? «Любил же я, товарищи, любил».

— Как можно не отстаивать убеждения, которым отдана вся жизнь? Лучше тогда совсем отказаться от жизни.

Это говорил Василий Иванович, старый механик, начальник участка, в прошлом грузчик. Его друг. Его портовый учитель. «Но разве я изменил своим убеждениям? Нет!» Щербаков выпрямился и впервые открыто посмотрел на людей в президиуме.