Михаил Белов - Улыбка Мицара

— Папа, наверное, летит обратно, — тихо говорит сын и осторожно гладит мою руку.

— Наверное, — отвечаю я. — Пора.

Моя жизнь клонился к закату. Я могла уснуть на долгие годы в Пантеоне Бессмертия и встретить тебя такой же молодой, как и в день нашего расставания. Я не могла и не хотела этого делать. Лес красив весной, в пору пробуждения, красив он и летом, в пору пышного листостояния, красив и осенью, в пору увядания. Но и осенью бывает весна. Она пришла ко мне, когда появился на свет Ивашка, с ним мы пережили мое лето. а теперь, поздней осенью, у меня третья весна — внучка.

Прости меня. Я не могла уснуть в Пантеоне. Я думала о людях и не хотела огорчать их. Они любили меня. Я отдала им весь свой талант. Я хотела быть достойной тебя.

Сейчас у меня тихая грусть на сердце. Оглядываясь на прошлое, я думаю о будущем, о тебе, о твоем возвращении. В жизни всегда надо смотреть вперед, иначе нельзя жить. Я верю, что ты привезешь и подаришь людям неизвестные им миры, новые горизонты познания, новые родники счастья. Иначе зачем же мне было столько страдать?

Возвращайся скорей. Я хочу еще раз взглянуть на тебя, чтобы со спокойным сердцем… уснуть. Я могу обновиться, снова стать молодой; сейчас это делают. Но я боюсь обновления. Обновленная, я буду другою, могу забыть тебя. А я не хочу забывать, я хочу, чтобы ты всегда жил в моем сердце, до последнего моего вздоха.

Сегодня день моего рождения и день первой нашей встречи. С утра отдалась во власть воспоминаний, ворошу прошлое. Гляжу на свои портреты в сегодняшних номерах газет. В газетах я не та Наташа, которую ты давным-давно оставил на Земле. Время изменило ее облик. Только в душе она прежняя, молодая и любящая.

У меня посетители. Одни молча преподносят цветы и уходят. Другие говорят, говорят, ужасно много говорят. Говорят, что я хорошо сохранилась и что я — героическая женщина (о, какая банальность!). Я благодарна тем, кто молча дарит мне цветы. Они понимают меня, понимают, что словами не всегда скажешь то, что хочется сказать, Иногда даже маленькая улыбка стоит тысячи слов.

Меня мучает вчерашний поступок. Я сказала Мадии, что она не должна полюбить звездолетчика. Зачем, зачем я это сделала? Неужели я стала жестокой? Неужели ожидание и тоска, которые брали меня иногда в железные тиски, превратили сердце в камень? Я вслушиваюсь в себя, пытаюсь добраться до глубины самой себя — и не могу. Чувствую бесконечную боль в душе, от которой некуда деться и некуда спрятаться. Прости меня. Мадия. Я неизлечимо больна усталостью».

На этом обрывался дневник Натальи Тархановой. В спальне было тихо. За окном шел дождь. Струйки воды бежали по стеклу. Мадия воскрешала в памяти вечера, проведенные с бабушкой, их совместные прогулки. Сказки по ночам… «А могу ли я любить, как она?» — спрашивала она себя и, так и не ответив на собственный вопрос, уснула…

Когда Ирма вместе с отцом вышла из ракетоплана, Олимпийская планета предстала перед ней во всем великолепии. Небо густо-голубое, без единого облачка, словно нарисованное детской рукой. И под этим небом сверкал олимпийский стадион. С западной трибуны он уходил к озеру. Оно было пустынным, только у берега покачивалось несколько яхт с желтыми и красными парусами.

В другой раз Ирма отдала бы дань глубокого уважения коллегам — математикам, инженерам, соорудившим уютную планету для отдыха. Сейчас ее мало что интересовало. Инг, ее Инг отказался сопровождать ее на регату! А до начала соревнования целая неделя. Какие восхитительные дни они могли бы провести здесь.

Академик Соболев обеими руками сжимал руль автокара, что-то говорил недовольно; только немного погодя она начала вникать в смысл его слов.

— Я бы изменил орбиту этой планеты, — услышала она. Слишком близко к Земле и много неудобств для участников регаты. Что стоит поднять планету еще на несколько километров над Землей? Теперь извольте подниматься на старт на неудобных летательных аппаратах.

Ирма откинулась назад.

— Разве я не прав? — спрашивал отец.

Навстречу шли юноша и девушка. Он в зеленом, струящемся спортивном комбинезоне, она в красной короткой юбке и белой кофточке. Они подняли руки, приветствуя машину. Ирма с завистью смотрела на них и думала о себе. Ей было грустно и одиноко, но ясный аналитический ум Ирмы был бессилен понять и разложить по полочкам эти чувства, — это было выше ее сил.

Ветер доносил с озера запах цветущих лотосов. Здесь все как на Земле. Озера и реки, города и стадионы. Только в недрах планеты нет ископаемых, потому что ее построили люди.