Адам Робертс - Соль

К тому времени все прослышали о событии, люди бежали из поселков, вскоре собралась огромная толпа. Какой-то мужчина помог мне подняться на ноги, одна женщина принесла воды — очень хотелось пить, то ли от потери крови, то ли от перенапряжения, — которую я проглотил через соломинку…

Солнце, отливающее красным золотом, садилось за горизонт, поле погружалось в полную темноту, пока люди, хромая, уходили с места сражения. Кто-то принес прожектор, и в то время как я добирался до медицинской палатки, люди уже бродили по ярко освещенному полю и искали живых среди трупов.

Я провел внутри помещения около часа — просто сидя, позволяя горячке битвы освободить мое уставшее тело. Не мог простить себе потери шаттлов. Через некоторое время пришел врач, раздел меня, хотя рана была только на бедре. Он перебинтовал ногу и велел мне снова надеть испачканную кровью одежду.

Я не мог спать в общежитии этой ночью по определенным причинам. Партнерши не предвиделось, да и искать ее было лень. Хотелось поспать в дипломатическом офисе, в одиночестве.

Именно там, в кабинете, оказалась подвывающая Рода Титус, под столом. Она взвизгнула, когда я включил свет, и завизжала еще громче, когда направился к ней.

— Пожалуйста, не убивайте меня, не убивайте меня… — повторяла она на общем языке.

Я сидел и смотрел на нее, пока женщина не успокоилась и не перестала шуметь, потом выключил свет, лег на пол и заснул.

Иногда меня спрашивают, ожидали ли мы возмездия. Но вы же понимаете, не дело лидеру понапрасну расходовать энергию на пустые слова утешения. Бог создает будущее по-своему, а предводитель должен уметь реагировать на события не сидеть сложа руки, как старая мудрая женщина, стараясь увидеть грядущее в разложенных на столе гадальных картах. Готовность — это все. И, с огромным успехом создав себе соответствующую репутацию на всем побережье, мы хорощо подготовились.

Я повысил Жан-Пьера в звании и сделал его руководителе строительства защитных укреплений. Патриотично настроенные историки — алсиане обвиняли меня в подавлении неугодных общественных суждений: как это несправедливо! — критиковали меня за то, что я не предпринял более жестких мер по отношению к Алсу.

Могу признать перед Богом и людьми, что хотел действовать жестче, но разве это правильно — стереть с лица государство почти ни за что? Между нами не было войны, единственная проблема — дети, но мы ее решили.

Я молился и получил ответ, указание свыше.

Сделай Сенар великой цитаделью Господа, услышал я — и повиновался.

Так мы и сделали.

Я определенно пал духом, отдалился от людей. Начал злиться на всех и вся, почти на целый мир. Как будто какая-то часть меня вкусила слишком много сладостной эйфории сражения и теперь эту часть тошнило.

Меня не особенно заботило то, что я убивал и наслаждался процессом убийства, — ненавидеть себя за персональные эмоции никто не собирался. Хотя, возможно, безотчетный гнев был наполовину вызван отвращением к своему поведению. Но по большей части меня возмущало то, что в пылу битвы я захотел превратить сражавшихся рядом людей в бездумные автоматы, в отражения меня. Я захотел, чтобы они делали то, что им приказывают, несмотря на личные желания. Захотел — как бы отвратительно это ни казалось — владеть, обладать ими, иметь их. Потом в душу закрался леденящий страх, когда люди не стали слушать меня, и это был страх иерарха; тогда они казались мне низшими существами, которые изначально обязаны подчиняться.

Во время битвы я вряд ли замечал, что творится в моей душе, но потом, в одиночестве — да и не желая видеть никого рядом, — стал размышлять над своими поступками и изменениями в мироощущении. Все больше погружаясь в мысли, я начал испытывать непреодолимое омерзение к себе. Решил, что во мне зреет ригидистское начало, которое уже давно заметили окружающие: хуже того, было очевидно, что стали проявляться задатки правителя.

Оставалось еще решить вопрос с Родой Титус.

Я проснулся на следующее после рейда утро, а она все еще была в офисе. Сидела в углу комнаты как испуганный ребенок: волосы растрепаны, лицо в красных пятнах и искажено страхом…

Глаза Титус были закрыты: женщина каким-то образом сумела заснуть в жутко неудобной позе, руками прижав к груди колени. Я некоторое время смотрел на нее со странной отрешенностью, потом встал и пошел умываться, не решившись потревожить ее сон. Наверное, она в конце концов проснулась в панике, потому что я услышал визг наподобие собачьего, когда добривал лицо. Оглянувшись, увидел, как гордая сенарка забилась в угол: брови женщины залезли чуть ли не на макушку.