Адам Робертс - Соль

Я помню, как отвел его в сторону, чтобы поговорить наедине, и поразился, насколько Жан-Пьер сдерживал эмоции, не давая воли гневу и ненависти. Телекомпания все еще продолжала работать над проектом телесериала о его жизни, поэтому за молодым мужчиной по-прежнему следовал повсюду человек с камерой. Я его отогнал на несколько минут, чтобы побыть наедине с другом.

— Мой дорогой, — сказал я, — вскоре наступит время, когда ты сможешь наконец дать себе волю не в словах, но в действиях. Вскоре у тебя появится шанс восстановить славу Сенара, выступить в героическом походе против нашего общего врага и спасти пленников.

Самое страшное, что меня полностью поглотила страсть. Я говорю это не потому, что горжусь своим чувством, а для того, чтобы вы могли лучше понять ситуацию. Я просто не мог оторваться от Турьи. Я превратился в ригидиста не по своей воле, случайно. Сегодня это, может быть, обычное дело, но тогда подобное поведение считалось чуть ли не преступлением. Все свое время я проводил с ней — каждую секунду, если только она откровенно не посылала меня. Мои тогдашние обязанности включали в себя связи с иностранными государствами: представители других наций, селившихся округ Арадиса, жаждали вступить с нами в переговоры.

Турья получила запросы от разных правительств по поводу обмена дипломатическими миссиями. Она скормила информацию компьютеру, и тот, приняв во внимание мои прошлые заслуги, выбрал меня на пост дипломата. Меня и назначили.

На самом деле был наряд так себе. Дипломату мало есть чем заняться, поэтому я проводил больше времени с Турьей, а когда она меня прогоняла — чаще, чем вы думаете, — то возвращался в госпиталь и помогал там. Уровень заболеваемости рос, все больше поступало пациентов с раком, катарактой, хлорным поражением легких, так что лишние рабочие руки только приветствовались.

Мужчина, с которым я подрался, Лихновски, все еще находился в больнице и, когда я зашел к нему в палату, попробовал издеваться надо мной. Его голос не набрал полную силу. Часто прерываясь, чтобы хорошенько прокашляться, насмешник напрягался, чтобы кричать как можно громче:

— Итак, ты стал ригидистом в работе, как и в сексуальной жизни! Я многое слышал о тебе от второй сестры.

— Во всяком случае, — парировал я, — мои легкие нормально функционируют.

Мы почти закончили выращивать для него новый орган, но в те дни (или, может, до сих пор? — я давно не работал в больнице) искусственно созданное легкое имело только мелкие альвеолы и не шло ни в какое сравнение с настоящим.

Лихновски покраснел как лангуст, изо рта маленькими каплями потекла слюна.

— Ты, ригидистская рожа! — заорал он. — Как только встану на ноги, я убью тебя! Убью собственными руками!

— Или я тебя, — спокойно ответил я, — у меня легкие сильней.

— Это все из-за тебя!…

— Ничуть не жалею о случившемся.

— Ригидистская свинья! Думаешь, не знаю, что ты такое? Не знаю, что у тебя на уме? — Тут он обратился к остальным людям в палате, оглушая их хриплым криком: — Он у нас дипломат, так? Он устроил нам иерархию! Собирается превратить нас в сенарцев, послушных рабов! Неужели вы не понимаете?

Это было уже слишком. Я подошел к кровати и прижал подушкой его лицо. Он схватил меня за запястья и попытался оторвать мои руки, но ничего у этого слабака не вышло. Около двадцати секунд я не отпускал его, довольно долго для человека с половиной легкого, затем позволил дышать опять. Его лицо стало бордовым, а в теле не осталось сил даже для выкрикивания проклятий. Лихновски уставился на меня покрасневшими, вылезшими из орбит глазами с непередаваемой ненавистью.

Но я о нем уже не думал, а пошел прямиком к Турье. В тот раз она пребывала в на удивление хорошем настроении. Глаза ее блестели.

Мы вышли наружу к яркому свету солнца и свирепому, соленому ветру, решив прогуляться к Истенему. Я взял ее за руку, мы напоминали старомодную парочку. Даже маска-фильтр на лице не портила ее красоту в моих глазах, даже контактные линзы, которые все носили для защиты от воздействия хлора, не затемняли блеск ее глаз.

Мы говорили о Лукреции. Я рассказал Турье о том, что думала Зорис об авторе из древнего мира — мира, непостижимо далекого от нас, и моя любимая заинтересовалась, а потом раздобыла на фабрике копию книги. Но Турья не знала древнего латинского, ей понадобился переводчик. Так что я прочитал работу, или скорее перечитал, и теперь мы обсуждали ее. Я полагал, что книга излишне религиозна, а она настаивала на том, что, говоря о жизненной силе человеческого духа, который преодолевает все несчастья, пробивается сквозь пылающие стены мира и распространяется на все безмерное целое, Лукреций имел в виду Бога.