Роджер Желязны - Теперь мы выбираем лица

Я поднялся на пригорок и быстро огляделся. Конечно, его нигде не было видно. Когда я, не задерживаясь, стал спускаться, повеял ветерок, прохладный, легкий и туман рассеялся, исчез.

Во имя миролюбия, гармонии, братства и ради сохранения Дома собирался я убить человека. Со своей стороны и он давно уже не скрывал своих намерений по отношению ко мне. Хотя вдохновляющие его идеалы оставались для меня неясными, не вызывало сомнения, что он не согласен со мной по поводу правомерности заточения человечества в монастырь. С моей точки зрения этого было вполне достаточно для его устранения. Однако, окажись на его месте кто-нибудь другой, я просто отмахнулся бы от этого человека, как от заблудшей овцы, но его упорство и способности не могли оставить меня равнодушным к мотивам его действий.

Я не сомневался в справедливости своих собственных убеждений, суть которых заключалась в том, что человеческая натура может быть изменена, что человека можно заставить нравственно совершенствоваться. Обходя большую пенистую лужу, образовавшуюся в яме, я на секунду задумался, а почему, собственно? Это не было шагом к изменению своих взглядов и убеждений; меня вдруг просто заинтересовало, из какого источника я их почерпнул. Выходило так, что они всегда были частью моего менталитета. И тут меня осенило, что, учитывая все вытащенные булавки, нас с Блэком теперь объединяло общее прошлое, причем ему обо всем этом должно быть известно гораздо больше, чем мне. И, следовательно, он должен был обрести соответствующий философский подход к жизни. Существовало несколько возможностей…

Либо он получил сильнейший посыл к изменению своих взглядов в противоположную сторону, либо он уже изменился, либо наше давнее прошлое оказалось для него достаточно двусмысленным, чтобы он мог и дальше жить, не отступая от своих принципов и убеждений.

Могло быть и так, что все три предположения были до известной степени верными. В первом случае, я полагался на неведомый мне пока первичный источник моих собственных чувств. Я понимал, что мои собственные убеждения были рациональными, не обязательно при этом являясь последовательными, логически обоснованными, так сказать, дедуктивными. Они составляли часть моей мыслительной… «традиции», вот, по-моему, самое подходящее слово. Предположим, что им владели столь же сильные чувства, что и мной, и, возможно, что опыт четырех жизней, обрушившийся на него, когда он вытащил булавки, не заставил его сразу воспринять мой образ мыслей. Но какое-то воздействие это должно было оказать. Впрочем, все это было равносильно попытке предугадать результаты химической реакции, когда смешиваются и нагреваются два практически неизвестных химических элемента.

Больше всего меня тревожила третья возможность и, думая о ней, я словно прикасался к больному месту, совсем недавно возникшему у меня…

А именно вероятность того, что мое прошлое может оказаться не таким незыблемым, как мое настоящее. Предположим, там действительно было что-то, что могло утешить и подбодрить его? Ведь частичное самоубийство посредством булавки при каждом переходе связующего звена было не просто корректировкой личности для перехода в новое состояние. Оно также каждый раз являлось новым шагом по пути к прогрессу, дальнейшим избавлением от всего того, что справедливо расценивалось, как антиобщественное, безнравственное, не соответствующее новому духу времени. Мое нынешнее состояние наглядно подтверждало эффективность такой системы. Я был способен на поступки, которые заставили бы Лэнджа или Энджела корчиться от стыда, содрогаться от отвращения, может быть, они упали бы в обморок от одних моих мыслей. На секунду я даже обрадовался этому, вспомнив, кого преследую. Но хотя я и ощущал себя необходимым злом, я сожалел об этой необходимости. Цель оправдывала такие средства, ведь сам Блэк был анахронизмом.

Но что скрывалось за другими булавками? Вот что меня беспокоило. Я знал, кем я до недавнего времени был, и понимал, в кого я превратился. Возвращение было приятным и естественным, и я поглотил и подавил свои более поздние «я» без особого труда, словно они были не более, чем моими кратковременными настроениями. Все, что было сохранено от Джордана, стало частью моей памяти; остальное смутно осознавалось мной в те моменты кризисов, когда он становился моим персональным демоном. Я мог сразу сказать, что он был злее меня и безнравственней. Но тогда, развивая эту мысль, можно предположить, что еще более ранние варианты меня самого помогли бы мне сейчас справиться с Блэком, сделали бы меня сильнее, а не наоборот. Я изо всех сил пытался выбраться из той ловушки, в которую сам себя загнал. А если не получится? Если не хватит сил? Я и Блэк были одной плоти. Я не понимал, как или почему, но это было именно так. Вот что мучило меня. По-настоящему нас разделяла только идея, или идеал. И мы, два обличья одного лица, хотели из-за этого прикончить друг друга.