Александр Морозов - Неведомый груз

— Мне кажется, — ответил Смит, — что в этой затее все же есть нечто новое; попытка превратить африканские пустыни в плантации.

— Эх! — воскликнул Сильвер. — Как интересно было бы взглянуть на эти плантации собственными глазами! Боюсь, что даже если нам и удастся превратить Африку в житницу земляных орехов, все самое ценное получат Соединенные Штаты за свою «бескорыстную помощь».

С этой ночи юноши все чаще стали говорить о поездке в Танганьику. Сначала это были мечты, но постепенно Сильвер и Смит начали делать некоторые практические шаги, чтобы осуществить свой замысел. Они откладывали часть своего нищенского заработка, отказывая себе во всем, и изучали трактор, чтобы получить специальность, необходимую для работников плантаций арахиса.

Но как рассказать обо всем этом важному, суровому на вид профессору Кортону? Смит промолчал на реплику профессора.

— Обстоятельства временно заставили нас прекратить ученье, — глухо сказал Сильвер.

Профессор не спросил, какие именно обстоятельства. Он сам отлично знал, что из-за одного только «замораживания» заработной платы, проведенного лейбористами невзирая на непрерывный рост цен, многие студенты и даже учащиеся средних школ бросают ученье чтобы помогать родителям или хотя бы не требовать их помощи. Но поездка в Танганьику двух этих явно истощенных молодых людей, почти мальчиков, казалась ему безумием.

— Я не могу вам ничем помочь. Не считаю себя вправе — сделать это…

На крыльце дома ветер осыпал юношей хлопьями мокрого снега. Прохожие почти бежали, согнувшись, с поднятыми воротниками.

— А все-таки мы поедем! — воскликнул Сильвер.

— Поедем, — повторил Смит, как слабое эхо. В голосе его звучало сомнение. Снег насыпался ему за воротник, и холодные, струйки потекли по спине. Трудно было сейчас поверить, что где-то на свете есть знойная Танганьика.

Дар-эс-Салам по-арабски значит «Мирная гавань». Узкий извилистый канал порта с его мертвой водой и застывшими на якорях парусными судами когда-то действительно мог вызвать мысли о покое, мире и тишине после страшных океанских бурь, после опасного путешествия среди островов, населенных знаменитыми пиратами. Но теперь казалось, что такое название этому порту на побережье Танганьики мог дать только злой шутник. Меньше всего гавань напоминала о мире. Город жил шумной, лихорадочной жизнью, в которой ощущалось что-то неестественное, доведенное до исступления. Это была жизнь морской базы с ее лихорадочно-торопливым строительством, со множеством людей, сновавших в гавани и на грязных тесных улицах Дар-эс-Салама.

Скрежетание ковшей землечерпалок, грохот лебедок, свист пара, гудки автомашин как будто попадали в огромную морскую раковину и, слившись в ее таинственных глубинах, вырывались в виде ровного оглушительного гула. Привыкнув, люди как будто совсем не замечали его — работали, разговаривали, почти не напрягая голоса.

В тени сходней, поставленных на борты пароходов, тревожным сном спали грузчики. На самом краю мола лежал большой разбитый ящик с красной надписью: «Осторожно!» Два молодых человека, оборванных и грязных, сидели на нем, следя, как на тросах с парохода медленно опускался трактор.

Вздернутая на уровень пароходной трубы машина казалось на голубом фоне несоразмерно маленькой.

— Я где-то читал, — печальным тоном сказал юноша помоложе, — что один ученый умерщвлял крыс шумом. Только шумом, не прекращавшимся ни днем, ни ночью. Думаю, что, крысы, кроме того, были голодны. Здесь я на себе испытываю, как действует вечный шум на голодный организм: он как будто пронизывает все тело насквозь, и каждая жилка на его пути мучительно вибрирует.

— Хочешь жареных земляных орехов, Альберт?

— Избави бог! — Альберт поморщился, словно товарищ предложил ему пожевать просмоленный причальный канат, кусок которого валялся на ящике.

— Слушай, Джон, пока мы кое- как передвигаем ноги, нужно убираться отсюда. Мы всё видели и всё знаем. Затея с земляным орехом не удалась. Это или грубый просчет, или жестокий обман, а может быть, и то и другое разом.

Джон помолчал, перебирая в памяти все, что обоим пришлось испытать за долгие месяцы, проведенные в Танганьике: изнурительный труд под беспощадным солнцем Африки, горечь разочарований, когда плантации арахиса, обработанные нечеловеческими усилиями негров, согнанных сюда из отдаленных мест, чахли и хирели на иссушенной зноем бесплодной почве.