Олег Синицын - Скалолазка и мировое древо

Лицо толстухи покраснело как кирпич. Щеки надулись, глаза выпучились. Пальцы-сардельки что-то положили в петлю полотенца.

— А ты не только бездельница, — выдавила она, — но еще и смутьянка!

Полотенце мелькнуло в воздухе. Я попыталась увернуться, но не успела и получила по затылку. На этот раз удар оказался намного тяжелее. Я рухнула на пол, где меня настиг пинок под ребра и еще два удара полотенцем между лопаток.

— Паршивка! Негодница! Тунеядка! — приговаривала толстуха. — Возомнила о себе! Ничего-о, я тебя обломаю. Я выбью из тебя дурь!

Закончив экзекуцию, она схватила меня за плечи и, с легкостью подняв, отбросила к раковине. Я уткнулась руками в гору посуды. Тарелки загремели, несколько из них едва не соскользнули на пол.

— Бери щетку! Мой тарелки!

Я взяла щетку. Похоже, если не сделаю то, что велит толстуха, она прибьет меня своим полотенцем. Только что мне делать со щеткой? Какая тут технология мойки?

Женщина с седыми висками, не глядя на меня, демонстративно ткнула своей щеткой в миску с порошком, затем вытащила из горячей воды тарелку и стала счищать грязь. Затем снова макнула тарелку в горячую воду и промыла под струей холодной воды в соседней раковине. Я попыталась повторить ее действия.

— Сильнее три щеткой! — прокричала толстуха в мое ухо. — По каждой тарелке води шесть раз! Если найду хоть каплю жира, будешь заново перемывать!

Она вдруг уставилась в проем распахнутой двери, ведущей на кухню. Я услышала, как скребутся когти по кафелю.

— Ах ты, проклятая псина! Сейчас ты у меня получишь!

Выдернув из чьей-то раковины сковороду, толстуха бросилась за дверь. За стеной что-то упало, зазвенели кастрюли, послышались несколько смачных ударов и жалобный собачий скулеж.

— Вот тебе! Вот! — визжала толстуха. — Будешь у меня знать, как воровать отбивные!

Прислушиваясь к звукам побоища из кухни, я автоматически вымыла две тарелки и потянулась за третьей. Эта женщина-гора все-таки подчинила меня. Она убедит кого угодно — и человека, и животное. Для этого у нее имеются весьма эффективные средства — полотенце и сковорода...

— Когда ее выводят из себя, она кладет в полотенце мраморную солонку, — прошептала соседка, все еще не глядя на меня. — Лучше делать как она говорит.

— Сомневаюсь, что у меня получится, — ответила я.

— Нет, нет! — испуганно заговорила женщина. — Нельзя высовываться! Вы должны ей подчиняться, она здесь главная. Она заправляет хозяйством: кухней, стиркой, глажкой. Тех, кто не слушается, — она отдает Ирбису, и они больше никогда не возвращаются.

— Куда отдает?

— Мы не знаем. Но ходят слухи, что их забирает повелитель.

— Левиафан?

— Умоляю вас, не произносите его имя.

Я замолчала, с тупым ожесточением смывая с тарелки мясную подливку. Переполох на кухне стих. Видать, собака сбежала. А толстуха за стеной тут же накричала на кого-то из кухарок.

— Давно вы здесь живете? — спросила я.

— Живу? — удивилась женщина. — Скорее существую.

— И давно вы здесь существуете?

— Не знаю. Сколько себя помню.

— А остальные?

— Они такие же. Здесь все такие, даже солдаты. И те, кто работает в лабораториях, и те, кто на подгорном заводе. Кто-то исчезает, кто-то появляется... Вы тоже здесь появились. Если не будете выделяться, то останетесь здесь надолго. Может, и навсегда.

— Сомневаюсь. Я сбегу отсюда, как только накоплю силенок.

— Отсюда невозможно сбежать.

— Кто-то пробовал?

— Нет, но...

— Значит, я сбегу.

Женщина замолчала, не желая продолжать разговор. Возможно, опасаясь услышать крамольные мысли. Она работала быстро, тарелки и щетка мелькали в ее руках. Я не могла за ней угнаться, стопка вымытых мною тарелок росла раза в три медленнее.

— Дурацкое занятие, — сказала я, умаявшись после десяти минут работы. — Почему тут не используют посудомоечные машины?

— Все новое оборудование покупают для завода и лабораторий. Там производство и исследования. Это важно. Еще солдатам покупают оружие. Это тоже важно. А мытье посуды — для кого оно важно? Зачем машины, когда есть мы? За нас не надо платить, потому что мы рабы. И потом, Шиншилла всегда говорит начальству, что машина моет хуже, чем руки.

— Как вас зовут?

— Чомга.

— Меня Алена. Как вы здесь существуете, Чомга?

— Как? — Очередная тарелка задержалась в ее руках дольше обычного. — День за днем проходит по одному и тому же распорядку. Посуда, посуда, посуда. И еще побои Шиншиллы. Здесь уныло. Я едва дожидаюсь ночи, чтобы предаться сну. Сны — это единственное, что нас радует. Там все такое яркое и красивое. Хочется остаться в этом сне, но он обрывается, когда перед восходом солнца нас поднимает крик Шиншиллы.