Александр Фролов - Гребень Дракона

– Да, господин Ник, Жу соглашается и пи-пи хочет.

– Кто тебе не дает? Вот унитаз… Жу, я же просил: просто Ник.

Я собирался было уйти, чтобы не мешать девушке справлять малую нужду, но Жуажа так же ловко, как в первый раз, сбросила с себя шорты, бюзик (зачем-то) и, икнув, раскорячилась над унитазом. Пи́сала она тоже забавно: звук был такой, как будто в коробку с теннисными шариками била струя, в палец толщиной и напором в десять атмосфер. Я расхохотался и спросил:

– Ты меня не стесняешься?

– Что такое «стесняешься»? – переспросила она, тем самым, ответив на мой вопрос, и вдруг подпрыгнула до потолка, чего-то испугавшись. – Ой! Кто-то брызнул в Жу.

– Не в Жу, а в жо, – смеялся я. – Это тебя унитаз подмыл. У него такая функция имеется.

Возвращаясь в комнату, я пропустил принцессу вперед. Она шла, грациозно покачивая бедрами и играя мышцами ног. Хвоста у граянки, слава богу, не было, но зато её позвонки пилообразным гребнем далеко выступали из спины, делая похожей девушку – на динозавра.

Я усадил путану на грави-кровать и спросил, что она будет пить.

– Жу любит бургуль очень, – отозвалась Жуажа. – Один господин бургуль сладкую давал Жу.

– Не знаю что это такое, и кто кому что давал; сейчас служанку спрошу, – произнес я и крикнул по двустороннему визору: – Люсик!

Появилась голограмма Люси. Я попросил принести большую порцию бургули и пирожных. Изображение растаяло, и в зал вошла хмурая домработница. Она метнула в сторону путаны взгляд пантеры и поставила рядом на столик тазик с эклерами и прозрачное пятилитровое ведерко с мутной шевелящейся массой, пахнущей резедой.

– Фомич, остерегайся, как бы она тебя не съела, – предупредила прислуга.

– Она не сможет меня съесть, потому что на мне куча защит, – успокоил я её.

– Тогда усиль эту кучу, если можешь, и не снимай ни одной из защит, как бы она тебя не уговаривала, – посоветовала она в наставительном тоне.

– Люсик, да ты никак ревнуешь? – спросил я удивленно.

– Может быть. Но если твоя гостья тебя съест, то меня аннигилируют.

Я отпустил Люси и посмотрел на граянку. Та с жадностью глотала кремовые шарики и пила жижу прямо из ведра, вытянув губы трубой.

Меня заинтересовали её фиолетовые орнаменты на теле. Я положил руку на колено Жуажи, продвинул ладонь меж её ног, на внутренней стороне бедра нащупал снежинку и нажал на ямку; палец глубоко провалился, но внутри уперся во что-то твердое и горячее. Я отдернул руку и незаметно понюхал влажный палец: пахло цедрой.

– Ник хочет попить бургуль? – спросила принцесса, оторвавшись от ведра. – Вкусно! Много здесь.

– Нет, спасибо, лучше водочки или коньячку, – пошутил я, продолжая исследовать путану.

Продвигаясь от снежинки к снежинке, я вскоре добрался до её вагины. Воронка была уложена по-походному – в виде высокого плотного гребешка. Я принялся его массировать и теребить, чувствуя, что это меня здорово заводит. И гребень вдруг затрепетал и стал раскрываться. Жуажа отставила в сторону недопитое ведро, откинулась на ложе, задрала ноги кверху и растопырилась.

– Ник разволновал Жу по-настоящему. Ник теперь уже хочет слиться с Жу в клубок любовный? – спросила она, прерывисто дыша.

– Да, теперь хочет. Клубок так в клубок! – проговорил я, сгорая от нетерпенья.

Дух авантюризма победил окончательно, к тому же за семь тысяч лет без секса я так истосковался по женскому теплу, что с голодухи готов был полезть на кикимору болотную. Установив сферический обзор с выдачей объемного изображения на пространственный экран, но с блокировкой от постороннего взгляда, я очертя голову ринулся в атаку.

В её апельсиновую воронку в сто раз легче было попасть, не метясь, чем промахнуться, прицелившись. С размаху, одним броском вогнал в горячую плоть принцессы своего «боевого друга», на всю его длину, и на несколько секунд замер, привыкая к новой обстановке и прислушиваясь к ощущениям. Воронка плотно сомкнулась, а внутри Жуажи началось странное движение: многочисленные кольца, упруго сокращаясь и ритмично пульсируя, продольно перемещались независимо друг относительно друга по стволу моего органа. Мне можно было даже не двигаться, она бы всё сделала сама, но я так соскучился по этим характерным фрикционным движениям, что принялся с максимальной амплитудой утолять жажду, энергично и яростно, с мыслью: «Хорошо-то как!»

Граянке тоже захорошело. Она захрипела, потом зарычала; её ноздри расширились, стрекозиные глаза выпучились и побагровели, а соски́-пешки, все вчетвером, присосались к моей груди, словно пиявки.