Ли Бреккет: Танцовщица с Ганимеда

— Ты что, больная?? — поразился О'Хара. — Что я тебе сделал плохого?!

— Сволотч! — ответила танцовщица по-русски, точь-в-точь как мамаша О'Хара; это было для него верхом шика.

— Ну, сволотч, — с удовольствием согласился О'Хара. — Сволотч, коззел и дундук, — просветил он танцовщицу. — Это ничего не означает. Это всего лишь русский мат.

— Фараон! — сказала танцовщица сквозь зубы.

— Кто «фараон»? — обиделся О'Хара.

— Ты — фараон! — последовал решительный ответ.

— Дурра, — опять выругался О'Хара. — Дурра по-русски означает, что ты не в своем уме. Откуда ты взяла, что я похож на фараона?

— Ты не похож. Ты и есть фараон!

Танцовщица называла его «фараоном» так естественно и убежденно, что О'Хара даже засомневался: может быть, в самом деле, в нем есть что-то фараонское?

Кем только не был О'Хара — бродягой, волонтером, водителем фотонного грузовика, санитаром психбольницы; за кого только не принимали О'Хара — за профессионального боксера, спившегося артиста, ресторанного вышибалу — и все это было правдой, если О'Хара и не был профессиональным боксером, то мог бы им стать.

Вот только фараоном, полицейским, шпиком, тайным агентом он никогда не был и, главное, не мог быть..

Обидно.

Но если эта аристократическая проститутка определила в нем фараона, значит, что— то фараонье в нем сидит! Проститутки — они такие, они хорошо чуют фараонов!

Наверно, последнюю фразу О'Хара сказал вслух, потому что тут же получил пощечину:

— Я не проститутка!

— А я не фараон! — О'Хара схватил ее за руку. — Еще раз сделаешь это — руки оборву!

И едва успел отскочить от выхваченного из-под цыганских лохмотьев финского ножа… Финка была что надо! Не хуже его цейсовского ножа.

О'Хара молниеносным движением выхватил из левого рукава цейсовский нож… Какой там левый рукав, и где тот цейсовский нож — они были утеряны в собачьей свалке. О'Хара осмотрел себя. Весь в своей и в чужой крови, одежда изодрана, а задний карман — его любимый задний карман, в котором еще водились динары, оторван с мясом.

О'Хара почувствовал себя неуютно.

— Спрячь нож, — приказал он. — Или отдай мне.

Танцовщица подумала и спрятала нож на бедре, раздвинув лохмотья.

При виде обнаженной ноги и бедра у О'Хары дух захватило. В последние времена — так уж получилось — ему не приходилось наблюдать вблизи обнаженных женских ног и бедер.

— Что, слюни потекли? — ухмыльнулась танцовщица.

Пусть ухмыляется, но хоть волком не смотрит, — отметил О'Хара.

— Вроде, потише стало, — сказала танцовщица. — Посторонись, дай пройти.

— Куда ты пойдешь?

— Искать братьев, — танцовщица смотрела за спину О'Хара в Игроцкий переулок.

Крупная зловредная псина, пробегавшая по переулку в поисках кого бы цапнуть, заглянула к ним в закуток и зарычала, оскалив клыки. О'Хара дал ей пинка, псина отступила, но не убежала, продолжая рычать и уставясь на танцовщицу налитыми кровью глазами.

О'Хара был благодарен псине…

— Куда ты пойдешь?.. Собаки тебя сожрут, девочка, — наставительно, как старший брат, разъяснял О'Хара. — Собаки тебя почему-то не любят.

— Ты на себя посмотри. Они тебя чуть не сожрали, — улыбнулась танцовщица.

Улыбается — это уже хорошо.

— С чего это они взбесились? — спросил О'Хара.

— Кто? Собаки? Или люди?

— Собаки.

— Со страху. Везде страх. Всегда страх. Вот они и взбесились. Прогони ее!

— С дороги! — приказал О'Хара псине. — Пшла вон!

Но собака не уходила. Она отчаянно боялась танцовщицы, но чувствовала, что О'Хара не гонит ее по-настоящему. О'Хара был благодарен псине — ее следовало бы прикормить.

— Не уходит, — сказала танцовщица, теряя терпение.

— Куда тебе торопиться? Я спас твою жизнь, красотка. Разве твоя жизнь ничего не стоит?

О'Хара осторожно положил руку ей на плечо, ожидая очередного истеричного взбрыка, но на этот раз танцовщица не выхватила финский нож и не попыталась его продырявить; а лишь напряглась, будто к ней никогда не прикасалась мужская рука — ишь, недотрога! Корчит из себя недотрогу…

«А может, в самом деле, еще недотрога?!» — поразился О'Хара такому невероятному, дивному предположению.

Не может такого быть! В этом мире под Красным Пятном Юпитера с его кольцами и сто…надцатью лунами принципиально не могло существовать ни одной недотроги. Он проверил это на собственном опыте. Даже ему, Вене-бабнику, за всю жизнь не попалось ни одной недотроги. Все, все, все девушки, с которыми он имел Это Дело, были тронутыми. Вот так.