Ли Бреккет - Твинер

- Представляю себе, как страдает Фред в Нью-Йорке, - сказала Люсиль. - А бедный Джон Картер! Я вообще не позволила детям вытаскивать его из погреба.

- Ты знаешь, что он сделал, пап? - спросила Барби. - Джо обнаружил это сегодня утром, когда ты ушел.

- Что? - раздраженно отозвался Мэтт.

- Дыру, - сказал Джо. - Он, видимо, прорыл туннель прямо под фундаментом. Дыра на лужайке, точно напротив погреба. Я думаю, он хочет иметь в своем домике заднюю дверь, но я завалил дыру, хорошо засыпал и и сверху положил большой камень.

- Он выкопает другую, - сказал Мэтт с некоторым облегчением.

Барби покачала головой.

- Нет. Я ему сказала, что может случиться. Его может убить большая собака, или он заблудится и не найти дороги домой.

- Бедный зверек, - сказал Люсиль. - Он уже никогда не найдет с_в_о_е_г_о_ дома.

- Ах, да черт с ним, - злобно сказал Мэтт. - Ты не можешь немножко посочувствовать мне? Мое состояние очень паршивое.

Он поднялся к себе и хотел лечь, но спальня напоминала парную в бане. Он метался, стонал и, наконец, сошел вниз, Люсиль дала ему ледяного лимонада. Он сел в тени на задней веранде и выпил его. Желудок скрутило от холодного и кисло-сладкого, и Мэтт встал, чтобы пройтись по лужайке. Жара давила на него, в голове стучало, колени подгибались. Он прошел мимо того места, где Джо завалил туннель, и услышал доносившиеся из окна погреба детские голоса. Он повернулся и пошел к погребу.

- Что вы там делаете? - крикнул он в открытую дверь.

Из темноты внизу голос Барби ответил:

- Мы принесли Джону картеру немного льда - полизать. Но он не хочет выходить.

И она заговорила с твинером совсем другим тоном - ласковым, уговаривающим.

- Вылезайте оттуда, пока не простудились, - сказал Мэтт.

- Сейчас, - ответил Джо.

Мэтт спустился по ступенькам.

Дети не включили свет, а маленькое пыльное окошко едва освещало контуры. Мэтт ударился о балку и выругался, а Барби нетерпеливо сказала:

- Мы же сказали, что сейчас выйдем.

- В чем дело? - спросил Мэтт, пытаясь что-нибудь разглядеть. - Мне уж нельзя и спуститься сюда?

- Т-сс-с! - прошептал Джо. - Он как раз выходит. Не спугни его!

Дети сидели на корточках у земляного вала, который с таким трудом выстроил Джон Картер. В середине вала было темное отверстие, и из него очень медленно вылезал Джон Картер. Глаза его сверкали в темноте. Барби положила перед ним два кубика льда; он прижал к ним мордочку и тяжело дышал, и его бока ходили в частом, мелком и нервном ритме.

- Ты поправишься, - сказал ему Джо, поглаживая его голову, и повернулся к Мэтту: - Ты не понимаешь, как это важно. Нигде в округе нет ребят, которые бы держали дома настоящего марсианина.

- Идите! - резко сказал Мэтт. - Поднимайся наверх!

Дети неохотно встали и прошли мимо него. Джон Картер не шевелился. Он смотрел на Мэтт. Мэтт, вздрагивая от холодного воздуха, поднялся на верх и захлопнул дверь. Он шел за детьми, но мысленно все еще видел, как Джон Картер лежит за своей стенкой в темноте, страдая от чужого мира, слишком большого, слишком жаркого, слишком тяжелого.

Он лежит за стенкой в темноте и думает. Нет. Животные не думают. Они только чувствуют. Они могут быть растерянными, испуганными, страдающими или еще какими-нибудь, но все это ощущения, а не мысли. Думают только люди. На Земле.

Мэтт снова вышел во двор. В заднем конце двора, где вдоль аллеи бежала изгородь, Мэтт остановился, крепко держась обеими руками за колья и глядя на заднюю изгородь соседей, на их гаражи и мусорные баки, но не видя их. Он чувствовал смутную уверенность в том, что в глубине его мозга росло и принимало форму и двигалось к той точке, где Мэтт уже не мог уверять себя, что не видит этого.

- Нет, - сказал он себе, - Фред знал бы. Ученые должны знать. Не может быть, чтобы не знали.

А вдруг нет? Как измерить возможности другого мира?

Единственное млекопитающее, сказал Фред, и почти единственное позвоночное. Почему же этот единственный вид выжили, когда все остальные погибли, если он не имел каких-то преимуществ?

Предположим, это раса. Разумная. Может, разум такого рода, какой люди, земляне, не могли понять.

Раса и умирающий мир. Предположим, раса должна изменяться с этим умиранием, выродиться, адаптироваться, утратить свои города, изобретения, письменность и тому подобное, но не разум. Только не разум, потому что разум - единственный барьер против уничтожения.

Допустим, раса, физически измененная, лишенная привычного окружения, размыкается в собственных мыслях. Разве не может это включать все виды умственной компенсации, такие силы, о которых землянин не подозревает и не видит их, потому что он судит обо всем в границах собственного знания о земных формах жизни? И не станет ли такая раса скрывать свой разум, свое последнее орудие от чужаков, захвативших ее мир?