Юрий Яровой: Подарить вам город?

— У моськи! — выпалила Томи и рассмеялась, зажав рот рукой.

Они пробродили по улицам остаток дня и весь вечер. Лавров слушал ее рассказы, не очень вслушиваясь, — пусть говорит! Где-то на ходу, в кафетерии, они поужинали, и Томи на этот раз взяла себе наравне с ним: два бутерброда и слойку. Лавров затащил ее в огромный магазин, и они долго ходили между витрин, а Томи отказывалась от всяких подарков, но вдруг он по какому-то наитию, не спрашивая ее, купил сувенирное бра в форме старинного уличного фонаря, и Томи расцвела.

Потом они очутились в каком-то парке. Играла музыка, шел дождь, и с недалекого проспекта доносился чуть приглушенный деревьями шум машин.

— Давайте посидим, — сказала Томи. — Тут есть детские качели, они под крышей… Посидим?

Она нашла эти качели под крышей, бросила на них коробку с бра и пригласила:

— Садитесь, здесь сухо.

Лавров сел рядом, качели качнулись…

Кто-то стучал в дверь.

— Да! — крикнул Лавров, вскакивая с кровати. — Войдите.

Пришел сосед.

— Извините, вот это моя кровать? Извините, пожалуйста, а курить в номере можно? Нет, нет, раз вы не курите… Извините, а горячая вода есть? Извините, пожалуйста, вы сейчас не будете принимать душ?..

Лавров сбежал от этого «извините» через пять минут. Ушел из теплого, уютного номера, почти не отдохнувший, злой и хмурый. И погода была под стать его настроению — шел мелкий, почти невидимый и неощутимый дождь. «Как тогда», — мелькнуло воспоминание, и Лавров с удивлением огляделся: да, этот проспект ему был хорошо знаком. И парк… Парк…

Он перешел проспект, огляделся, увидел широкую аллею, украшенную фонарями в виде белых зонтов, а дальше ноги понесли сами: по аллее до поворота направо, потом еще один поворот… «Детская площадка», — прочел он и через десять-пятнадцать шагов стоял перед качелями под крышей. «Тут есть детские качели, они под крышей… Посидим?»

Он колебался — это было неожиданно, он почти забыл ее голос, не говоря уже о лице… «Садитесь, здесь сухо».

Он сел, качели качнулись… Она, кажется, вскрикнула, а может, ему показалось — все получилось слишком быстро. Он только почувствовал у себя на подбородке ее мокрые волосы и провел по ним ладонью…

Она не отпрянула, не пошевелилась. Замерла. И он, почти не соображая, что делает, осторожно прикоснулся ладонью к ее щеке.

— Какой вы нежный! — прошептала она тихо, чуть повернула голову, и он на своей ладони ощутил ее губы. — Поцелуйте меня, — прошептала она ему в ладонь так тихо, что он едва расслышал…

Здесь, на качелях, они просидели до глубокой ночи. Шел мелкий, въедливый дождь, но у них под крышей было сухо. Постепенно смолкли все звуки: сначала музыка, потом голоса людей, потом начал стихать шум машин на проспекте. И был такой миг, когда она очнулась, отпрянула и спросила, почти выкрикнула с вызовом:

— Я хорошо целуюсь, правда?

Он не стал ей отвечать, а привлек к себе и опять, как в первый миг, осторожно, ощущая дрожь в пальцах, провел по ее мокрой от волос щеке.

— Вы правда нежный, — услышал он шепот, и этот доверчивый шепот вдруг отдался в его сердце болью. «Как все глупо, не нужно… Зачем мне это? Вот тебе и гид…» — подумал он, впервые за весь вечер вспомнив о жене и детях.

А потом она плакала — необъяснимо, беззвучно, давясь слезами, и он ее успокаивал, говорил какую-то чепуху. Она притихла, словно согрелась у него на груди, и вдруг сказала:

— Спеть вам песенку? Старую шотландскую песенку о Томи, который любит качели.

И запела, не дожидаясь его ответа:

— Хм — сказал он, понявший, что эту «старую шотландскую» песенку она придумала сама, и обрадовался, что догадался сам — без ее объяснений. — А дальше?

— А дальше песенка грустная, — сказала она, — но все равно конец у нее хороший.

И вновь запела:

— Хорошая песенка, правда?

— Угу. Значит, вы от счастья плакали?

— Угу. А вы этого не поняли?

— Теперь понял…

Они опоздали и на троллейбус и на метро. Оказалось, что она живет на Выборгской стороне, где-то у черта на куличках — пешком туда и до утра не доберешься. Пришлось ловить такси, уговаривать шофера, дать ему трешку вперед — теперь уже уговаривал и вообще был гидом Лавров, потом была длинная, молчаливая дорога по ночному городу, а в голове у Лаврова, словно на заезженной пластинке, вертелся один и тот же вопрос: «Зачем мне это?..» И еще предчувствие что добром эта поездка не кончится.