Осипова Олеся - Битва братств. Сообщество авторов

Он задыхался. Он споткнулся и упал. Сильная боль пронзила висок. А дальше только темнота.

* * *

В тот день хранитель плакал. Его горе было безутешным. Его дети… Они все стали угощением для бешенной собаки Гуниг.

Но выжить один сумел. Мальчик по имени Бабусэнгэ. Каким чудом ему удалось избежать злой участи судьбы никому не известно.

Как только он открыл глаза, того мальчика больше не существовало.

Он поклялся отомстить за смерть своего народа. За смерть родной матери. Кем бы ни была эта жёлтая собака – он уничтожит её.

Хранитель услышал его мысли. И как ни кто другой понимал его чувства. Он понимал тот жгучий огонь в мальчишеском сердце. Но ему нужна будет помощь.

В холодном чреве своём создал хранитель наставника, для этого мальчика. Пусть свершится месть за погибших детей и родителей.

* * *

Сколько лет прошло. Не известно. Но тот мальчик вырос в юношу, что был силен не только телом, но и духом. Его глаза сверкали холодной сталью. Но в душе пылал пожар, который не потухнет до тех пор, пока тот демон жив.

Сквозь годы тренировок и пройденных множество путей он смог отыскать логово того зверя.

– Гуниг! – юноша к демону вызвал. – Сразись со мной!

– С тобой? Смешно. Я съем тебя и глазом не моргнув.– ответил зверь ему, лишь усмехнувшись.

– Меня зовут Бабусэнгэ, и ты падешь от рук моих!

– Бабусэнгэ говоришь… Ну что ж просмотрим, подходит тебе это имя или нет.

И вот в смертельно танце кружат и зверь и человек. Один удар. За ним другой. Кровь и боль. Но страха нет. Одни полны отчаянной решимость. Другие же озорством полны. Одно ранение. За ним другое. Кто же будет любимцем судьбы? Не известно. Выбор лишь только за ней.

Но выбор сделан был ею. Бабубсэнгэ, что значит храбрый лев.

И пал шакал. И месть свершилось. Но вот душа пустая. Куда идти? К чему стремиться?

И он услышал глас хранителя своего: «Ты исполнил волю мою. За это я буду всегда тебе благодарен. Иди туда, где конец владений моих и найдешь там судьбу свою. Я даю тебе свое благословение. Но просьба одна. Возроди свой прекрасный народ. И пусть они не будет жить на этих землях, но я останусь их хранителем навсегда».

* * *

И вот отзвучал морин хуур. Спасибо тебе, мой старинный друг за прекрасный рассказ.

Ночь. Притаилась степь уральская. Ни травинка, ни листик не колыхнется. Духмяный воздух, дюжа грудь распирает. Близок, поди, Емельян. Сталь обжигает вены, аж выть хочется. Не видать ему крепости нашей родимой. Не для него, жены наши хлеб пекли и сарафаны утюжили. Синий кафтан, черный сыромятный ремень, шаровары, да баранья шапка, это мой друг Игнат Баринов с обхода идет, да заунывную протягивает. Любит этот черноокий девичьи слезные песни распевать. А голос у него, будто Уя с Уралом встретились, да волновой бой затеяли. Сердце сжалось от настигшей тоски.

– Слышь, Игнат, довольно душу бередить!

– Зашумела дубравушка зеленая, застонала дороженька широкая, повезли моего милого…

– Игнат! – метнул я нагайкой по низкой траве.

– Эх, Глеб Михайлович, нет в вас молодецкой удали, нет в вас березового сока с кислинкой…

– Нету? Поди, посиди со мной рядышком, поглядим на туманец молочный. Когда еще выдастся пора такая.

Вздохнул бурлак, сдвинул шапку на чернявые брови, да заскрипела роса под сапогами.

***

Тихо. Майские звезды, ярче обычного полыхают. Словно под иглой моей матушки, россыпь появляется. В груди защемило. До чего же она искусной рукодельницей была. Что ни день, то маки на подушке распускаются краше прежних полевых цветов.

– О чем молчишь батька? А?

– Тссс… слышишь? – Игнат навострил уши и сжался, цепляясь за рукоять изогнутой шашки. – Добрались-таки, окаянные…

Разлетелся вой по степи уснувшей. Воспряли казаки и собрались

гурьбой в глубине лагеря.

– Емельян Иванович пожаловал. Здорово ночевали, но пора и честь знать!

Атаман Григорий Петрович, улегал на правую ногу, но ловко оседлал коня и оглядел Лаву. Разомкнулся строй в одну шеренгу, а маяк (резерв), до нужного часа приберег. Изумился Игнат багрянцевым огням в степной глуши. Ранний он совсем, не видывал сражений, подумал про себя Глеб.

– Эй, Игнат? Когда лава в бою – ковыль перед ней ложился на двенадцать аршин впереди. Так что не пужайся!

Выплюнул я соломинку сладко-горькую, да потер усы, пеплом посыпанные.

– Легко вам батька речь молвить, а только от мамкиной юбки отпрянул.

Хлопнул тяжелой ладошкой сынка своего, да улыбнулся: