Юрий Греков - На кругах времен (Сборник)

— Вы живете на Александровской улице, не правда ли? Так есть ли какой-нибудь смысл в том, чтоб назавтра переименовать ее в Госпитальную, окажем, а послезавтра-в Каракуртскую? Что, кроме путаницы, это даст?

Иван опешил, но все же нашелся, возразив:

— Но ведь все-таки существуют другие числа?

— Да, — ответил Сверливый. — Ну и что? Ведь помимо вашей Александровской существуют еще десятки улиц, и каждая имеет свое название.

— Хорошо, — не сдавался Иван, — но растолкуйте мне, как это может быть, чтобы после 12 февраля шло 3 января? Или вот еще: сегодня ведь 30 февраля 1961 года? Да? Так как же вчера может быть 24 августа 1572 года? Вот в «Зорьке» черным по белому написано: «Вчера, 21 октября 1805 года, близ мыса Трафальгар началось сражение между эскадрой адмирала Нельсона и франко-испанским флотом. Сражение продолжается уже неделю». Какое же это вчера, если почти полтораста лет назад? И как сражение может продолжаться неделю, если началось только вчера?

Такое упорное непонимание раздражало Гая Петровича, но он со свойственным ему педагогическим терпением и тактом втолковывал Ивану:

— Скажите, ваш дом второй от угла? Да? Он — на Александровской: А соседний — угловой — выходит одновременно на Александровскую и Почтовую. Если вы пойдете прочь от перекрестка — Почтовая останется позади. Если же к перекрестку — она будет впереди. А что такое позади и впереди, как не вчера и завтра? Дальше. Ваш — номер 17 по Александровской. А угловой — номер 108 по Почтовой. Почему вы не спрашиваете, как это может быть, чтобы цифры 17 и 108 стояли рядом? Думается мне, — заключал с некоторой язвительностью Гай Петрович, -- что по логике в гимнасиуме у вас редко бывала тройка…

Будь беседы со Сверливым только такого рода, Иван скорее всего наконец бы спятил. Но, к счастью, его напряженный ум отмечал и выхватывал из долгих разговоров с учителем халдейской истории мельчайшие крупицы — не сведений даже, а обломков сведений, из которых он, как из мозаичных плиток, пытался сложить относительно цельную картину. И с каждым новым 30 февраля, с каждым новым разговором эта картина приобретала все более зримую форму. В ней не хватало многих кусков, и заполнить эти пробелы не было никакой надежды. Но даже такая неполная картина-была уже что-то. А «что-то» всегда больше, чем ничего.

Это «что-то» было: Жуков совершенно твердо уяснил себе, что место, куда он попал, только внешне очень похоже на то, куда он хотел попасть. Сходство точно такое, как сходство двойников, живущих в разных концах земли. Одинаковые лица, походка, манера поправлять волосы, привычка сплевывать сквозь зубы и сотни других совершенно похожих мелочей. Это то, что бросается в глаза при первом взгляде. А вот при обстоятельном знакомстве становятся ясно, что люди эти абсолютно разные, и различий куда больше, чем внешнего сходства. А вдобавок, приняв на веру пояснение Сверливого насчет соседства времен, Иван сообразил, что удивляться появлению на улице средневекового рыцаря в компании с бухгалтером Павлом Захаровичем глупо. Сообщения в «Зорьке» он читал уже почти бесстрастно, к странному титулу и головному убору сержанта Хрисова, к разномастным деньгам и прочим поражавшим его в первое время вещам он как-то сразу, в несколько последних дней, привык. А дней-то вообще прошло уже много на стенке у кровати чернело двадцать семь черточек.

И еще одно успел узнать Иван: в городе есть несколько точек, где с временем происходят еще более необычные, на его, конечно, взгляд, штуки. Постоянно и последовательно меняющиеся таблички «закрыто…» на дверях столовки объяснялись тем, что в этой точке время было замкнуто на себя и движение его по кругу и отмечал круговорот табличек.

«Бухвет» же, где ему посчастливилось познакомиться со Сверливым, был фокусом, узлом, в котором перекрещивались, прочно перевязывались пути, пронизывавшие в разных направлениях кубическую толщу времени.

Эти два факта оказались для Ивана совершенно бесполезными. От попыток пообедать в столовой он отказался давно. Мысль же воспользоваться на худой конец «Бухветом», чтобы выбраться из этого времени, была Иваном без долгих размышлений отброшена, поскольку ему совершенно ни к чему было менять шило на мыло: ему не нужно было ко двору Владимира Мономаха или на бои гладиаторов в Капуе, ему нужно было домой, и только домой. Здесь картина была ясная, как в популярной песенке: «Париж открыт, но мне туда не надо…»

Третья же «точка», как выяснилось впоследствии, и стала той искомой опорой, с помощью которой Иван Жуков мог попытаться вывернуться из этого мира.