Юрий Греков - На кругах времен (Сборник)

— Интересно, правда? — заметил Хоррибле, когда Мехельмердер отложил листок. — Есть еще вот что. Он ухитрился не только зеркальце подсунуть, но и микрофон. Вот, напечатано с магнитофона.

Мехельмердер взял подсунутые ему листки и с растущим недоумением стал читать:

— В списке разрешенных песнопений не значится, — не ожидая вопроса, сказал Хоррибле. — Вторая тоже.

Мехельмердер взял второй листок.

Мехельмердер хлопнул ладонью по листку.

— Кто?

— Имена и номера собирающихся установлены. Хозяин квартиры некто Шангер, певец в рестор-хаузе.

Мехельмердер снова пробежал глазами второй листок: фабричные трубы… дороги опутали ноги… идет конец… слепые толпы… — и прищурился:

— Не так уж и безобидно, а? Сволочи… Хоррибле согласно молчал. Мехельмердер задумался. Потом перечитал последние строчки:

«Стоим мы оба на мостовой, летит автобус…»

— Ну что ж, пожалуй, сделаем так… Хоррибле, выслушав предложение-приказ, заулыбался во весь рот, неподдельно восхищенный выдумкой шефа, и встал.

— Займусь немедленно. А с этим что делать?

— С кем еще?

— С Гемайном. Он ждет в приемной.

— Гоните в шею. Или нет, впрочем… -Мехельмердер подумал и махнул рукой: — Дайте ему талон в бордель.

— Предельный возраст.

— Ну, тогда в ресторхауз. Да нет, гоните в шею. И займитесь немедленно делом.

Мехельмердер просмотрел оставшиеся бумаги, позвонил Кондуте; ее дома не оказалось. За делами незаметно пролетел час. И тут прозвенел сигнал вызова, на табло абонентов замигала лампочка Управления Стражи. Мехельмердер щелкнул тумблером, в экран вплыло форменное лицо субшефа Стражи.

— Коротко, — приказал Мехельмердер.

— По указанию вице-шефа Охраны…

— Короче.

— Час назад солдату Второго взвода любви Тедеске Осчено было приказано вызвать из ресторхауза певца Шангера, что и было выполнено. Полчаса назад на плацу перед ресторхаузом на Осчено и Шангера налетел автобус. Врачом Стражи констатирована смерть обоих. Номер автобуса…

— Все. Достаточно. — Мехельмердер погасил экран на полуслове и, порывшись в кипе бумаг, нашел листок и прочитал:

Послышался шорох, легкое звяканье, и дверь медленно приоткрылась. Он толкнул, вошел. Человек, впустивший его, был ему незнаком. Высокий, со смутно блеснувшей лысинкой. В коридоре было темно, и в светлом проеме открытой в комнату двери силуэт открывшего — как вырезанный из черной бумаги. И только пройдя за ним по коридору, уже у входа в комнату, узнал — Картоне.

В комнате снова полузнакомые люди. Генрих, молча здороваясь, узнал, кажется, Фоминого отца.

— А где Фома? — опросил негромко Генрих.

Никто не ответил, и Генрих всем существом ощутил сгустившуюся в этой комнате тревогу. Он повернулся, ища взглядом, где бы присесть, и увидел слева — у стены — Фому. Фома лежал на кровати, полуоткинув простыню, и молча смотрел на него с какой-то нерешительной и чуть виноватой улыбкой.

Генрих присел у него в ногах. Люди в комнате переговаривались взглядами, и Фома, выпростав руку из-под простыни, показал на стенку и, покачав головой, приложил палец к губам.

В прихожей резко звякнул звонок. Михель потащился открывать. В комнату быстро вошла Ирландеза. Бросив сумку на столик в углу, она машинальным движением поправила волосы и, увидев Генриха, громко и зло спросила:

— А, и ты! Прощаться пришел? Все сидевшие в комнате встревоженно зашевелились, умоляюще глядя на Ирландезу. Фома снова ткнул рукой в стенку и приложил палец к губам…

На этот раз звонок прозвенел громко и требовательно. Комната наполнилась людьми в форменных лицах САД.

Фома, когда ему защелкнули наручники, негромко сказал, кивнув на Генриха: