— Не соглашусь с вами,— возразил Могилёв.
— Не согласитесь? Почему?
— Рейсса и Кривицкого - если, конечно, последний не пустил в себя пулю сам,- ликвидировали не за перебег, а за то, что им по делу Сташевского инкриминировалось соучастие в присвоении денег правительства Каталонии в годы испанской войны [Торгпред СССР Артур Сташевский (Гиршфельд) во время гражданской войны в Испании негласно считался главным представителем советской стороны и фактически распоряжался республиканскими финансами. Незадолго до своей смерти Вальтер Кривицкий писал, что Сташевскому “удалось взять в руки контроль над испанской казной”]. Очень скользкая тема… По нынешним меркам, там речь могла идти о нескольких миллиардах - и это помимо того испанского золота, которое официально перевезли в СССР. Хотя если честно - твёрдых доказательств, что деньги были именно украдены, не имелось. Убила невероятная сумма.
— То есть если бы они действительно “пильнули” испанскую казну - то их не следовало стрелять, не так ли?— с неуловимо-лукавой интонацией возразил Фуртумов.
— Мы же не знаем всех деталей,— равнодушно ответил Могилёв и зевнул.— Может, Сташевский выдал всё на следствии, и потому все они стали не нужны. Или выяснилось, что деньги уже давно там, откуда их не изъять. А может быть, извините за профессиональную мнительность, нужно было “прикрыть” совершенно других людей…
— Хм, а говорите - в финансах не разбираетесь, Рудольф Викентьевич! Всё-то, я смотрю, вы знаете! Между прочим, история с вашим “царским фондом” не напоминает ли вам историю с деньгами графа Игнатьева [граф А.А.Игнатьев - генерал царской армии, русский военный атташе в Париже, прославившийся тем, что передал СССР более 200 млн. франков золотом, хранившихся на открытых на его имя заграничных счетах. За этот поступок Игнатьев был проклят в среде белой эмиграции. После возвращения в СССР работал на руководящих военных должностях и пользовался покровительством Сталина. Автор книги мемуаров “Пятьдесят лет в строю”]?
— “Красного графа”? Пятьдесят лет в строю и ни дня в бою, как у нас шутили? С чего это вы вдруг про него вспомнили?
— Игнатьев в первую мировую являлся распорядителем счетов русского военного ведомства в Париже. Счета, как иногда водится у нас, отчего-то были открыты лично на него. Но в один прекрасный день, уже пребывая в эмиграции, он совершил невероятный поступок: взял - и перевёл эти миллионы на нужды СССР, за что получил от Сталина прощение и почёт. Может быть, за вашим “фондом” тоже стоит некто, кто желает того же?
— Прощения и почёта? И для этого держать деньги под спудом более девяноста лет?
— Ну да. Потомок какой-нибудь, например. Или, скажем, связанный с потомком олигарх?
— Очень сильно в этом сомневаюсь. Прощение и почёт сегодня приобретаются куда меньшей ценой. Хотя - почему бы и нет? Всё возможно…
— Всё возможно, вы правы… Но тогда отчего вы не стали прорабатывать подобную версию сами?
— Финансы - это не наш профиль, Геннадий Геннадьевич! Мы привыкли знать своего врага и смотреть ему в лицо. А это поле - оно, согласитесь, ваше. Здесь другая психология, другие мотивации… Так что не обессудьте - всё честно.
— Конечно, честно. Тем более что вы, не отпирайтесь, в своих мыслях уже - человек на заслуженном отдыхе. Абсолютно заслуженном… Кстати - вы не прокачивали ситуацию с преемником?
— Пока исполняющим обязанности будет он,— произнёс генерал, обращаясь к Горину.
— Очень хорошо, Кирилл…Кирилл… как же вас по батюшке?
— Кирилл Петрович.
— Очень хорошо, Кирилл Петрович. Вы сотрудник толковый и опытный. Мы знакомы совсем немного, а я уже вижу, что работать у нас с вами получится вполне. Было бы возможно, между прочим, и посодействовать вашему назначению на должность - если, конечно, вы не намерены уходить из органов.
— Нет, уходить я не намерен,— ответил полковник.
— Ну что ж! Тогда на этой оптимистической ноте позвольте завершить встречу!— сказал Фуртумов, поднимаясь из кресла и делая шаг в сторону дверей.— Коньяк на дорожку не предлагаю, поскольку ещё очень много дел. До свидания, Рудольф Викентьевич. Будем с вам работать, Кирилл Петрович. До свиданья!
Тем же путём, через галерею и зимний сад, Могилёв с Гориным вышли на улицу. Усаживаясь в машину, Горин ещё раз окинул взглядом особняк, в котором оставался трудиться его то ли его новый смежник, то ли начальник. Несмотря на то, что рабочий день давно завершился, а на улице ещё было светло, все окна особняка ярко пылали. Должно быть, гореть им до самого позднего часа, пока в Европе не закончится рабочий день. Или даже до утра, покуда на финансовой вахте - Америка.
Читать дальше