Геннадий Емельянов - Истины на камне

Скала с вялым пренебрежением спросил тихих мужчин:

— Что вам?

— Мы хотим сказать, что согласны переселиться к Большой Воде.

— Вы побежите к Большой Воде — Хозяин вас заставит бежать с высунутыми языками!

— Ты заносишься, Сын Скалы! — сказал во гневе Червяк Нгу и ударил копьем оземь. — Ты забыл, Сын Скалы, что еще совсем недавно был таким же, как мы, и кожа твоя была в струпьях. Ты был слаб и жалок.

— Никогда я не был слаб и жалок!

— Память твоя шибко коротка, Сын Скалы!

— Что еще у тебя, Червяк Нгу?

— Мы не сдвинемся с места, если твой Хозяин лишит нас Истины.

— Он напустит на вас пламя, и вы сгорите, как сухие сучья в костре!

— Мы готовы сгореть. Все сгорим с песней предков на устах.

— Глупей слов я не слыхивал за свою жизнь, Червяк Нгу!

— Умным я не видел тебя со дня твоего рождения, Сын Скалы!

Брат мой засопел носом и двинулся на Червя Нгу, естественно, не для объятий. Нгу приставил конец копья к труди Скалы и тоже задышал, будто в лихорадке; Где-то в недрах его неширокой груди зарождался свистящий звук.

— Эй! — сказал я. — Разойтись!

Они меня не слышали. Скала ловко отвел копье локтем и ребром ладони навернул вечного своего супротивника по уху, тот закрутил головой, оглушенный, и попятился, не согнутый и всегда готовый ответить на удар ударом, пригнулся и с поросячьим визгом кинулся на брата моего, норовя попасть тому в живот острой своей макушкой. Брат мой успел увернуться, голова проскочила скользом по бедру, и тощий Нгу с немалой силой ударился плечом о кривое деревце, растущее неподалеку, и упал плашмя, тело его при этом издало звук сухой лесины.

— Прекратить! — закричал я. Воины угрюмо отступили. Червяк Нгу со стоном поднялся, держась за плечо, одна его рука висела плетью вдоль тела, тем не менее он пытался держать осанку и не потерял достоинства.

Я сгреб Скалу за шею, подтянул, к себе с легкостью и шепнул на ухо ему злым шепотом:

— Будешь наказан! Непременно будешь наказан!

— Прости, Хозяин, кровь взыграла! — Однако в глазах этого жулика я не увидел ни раскаяния, ни сомнений, он, морщась, высвободился от меня и, поворотясь лицом к воинам (женщин и детей на этот раз в толпе не было), произнес скучным голосом:

— Хозяин только что велел передать: он найдет тот Камень, который весь в Истинах. Их нам хватит надолго. Завтра мы с Хозяином выступаем в поход к Большой Воде. Через неделю вы пойдете по нашему следу. Мы должны успеть до сезона дождей. За вождя останется воин по имени Суровый Лик. Так хочет Хозяин. Покажись нам, Суровый Лик!

Действительно, этот мужчина не отличался красотой — был он феноменально худ, сутул и лыс. Нос, почти круглый, торчал посередине его узкого лица как-то уж очень некстати, толстые губы лежали одна на другой, как два пирога, глаза его были узки и пронзительны. Суровый Лик сделал шаг из шеренги воинов и отступил назад.

— У нас все, — подвел черту Скала. — В яму пищу не кидать, пусть Пророк и старики спят с пустым брюхом. Такова воля нашего Хозяина.

Пустились мы в путь на рассвете, когда невеликое здешнее солнце еще не выползало на небо, покрытое недвижными тучами. Большой круглый люк гондолы закрылся за нами, и долго было слышно, как из промежуточной камеры с заунывным свистом и вздохами откачивается воздух. Нас было четверо; я, брат мой Скала, девушка Го и Червяк Нгу. Вчера брат мой пробовал весьма недипломатично отшить соперника своего от компании, но это было бесперспективное занятие: Нгу, сбитый с ног, тотчас же поднимался и шел за нами неотступно. Потом Скала потерял уже всякое милосердие, и пришлось вмешаться. Установился хрупкий мир, и Нгу, взятый мною под защиту, полную ночь шлялся по гондоле, и восторгу его не было конца — он все щупал, жмурился, цокал языком и привставал с расспросами. Я велел Голове спрятать куда-нибудь настырного парня до утра и хорошенько накормить. Так была временно решена проблема беспардонного Нгу. Я предвидел, что этот лиходей принесет еще немало хлопот, и все равно он пришелся мне по сердцу, и я жалел его, храбрейшего из храбрейших, неудачника из неудачников, я считал, что Нгу имеет полное и законное право на приключение.

Когда мы покидали гондолу, к нам присоединилась непонятая эта девушка Го. Она ни о чем не сказала, никак не объяснила своего намерения — пошла с нами, и точка. Я по-прежнему слегка боялся пустоты ее широко открытых глаз, имеющих свойство менять цвет: то они были желтые, точно такие, как у отца, спящего теперь в своем прозрачном саркофаге, то в них были малиновые отблески огня, то они наполнялись синевой весеннего неба, то чернели… Она еще будто дремала, но чужая воля не довлела уже над ней с прежней силой. Го просыпалась, и мир под солнцем был ей внове.