Лия Спеллман - Вдали

Остальные – парень чуть постарше девочки и мужчина в годах – тоже орудовали на кухне, стучали ножами, шумели посудой, хрустели пакетами из-под продуктов. Кухонные приборы выглядели как продолжение их рук, и весь процесс казался таким естественным, что я решила, что у них всё распределено до мелочей, и за готовку чаще всего отвечает именно эта троица. Комнаты наполнялись непередаваемым запахом домашней еды, от зажженных конфорок шло тепло, и я почти расслабилась, убаюканная этими ощущениями.

В отличие от бодрой девчонки, поприветствовавшей меня хотя бы поварешкой, со мной эти двое здороваться, похоже, не собирались, при этом Себастьяну каждый из них охотно сказал «привет». Тот блеснул зубами в ответ, но меня представлять не спешил. Я могла бы возмутиться на это раньше, но сейчас подозрительное отношение к незнакомцам и незнакомкам было, на самом деле, показателем умения выживать и учиться на своих ошибках, а не признаком дурных манер.

Себастьян подвинул скамью из-за обеденного стола, приглашая меня сесть, а сам ушел куда-то к кухонным стойкам и зашумел шкафчиками. Какое-то время я наблюдала за ним через плечо, но вскоре повернулась обратно. Казаться навязчивой не хотелось, да и мой мозг настолько не мог понять и обработать происходящее, что непроизвольно хотелось сжаться, уменьшиться в размерах и не сталкиваться ни с кем взглядами. Напускная бравада медленно сползала, обнажая мою сущность: маленькую девочку с огромными испуганными глазами, которой просто хотелось, чтобы её оставили в покое.

Передо мной приземлились две чашки, от которых исходил пар и приятный ягодный аромат. Я взяла одну, по привычке обхватив так, чтобы исходящее от нее тепло грело руки, хотя нужды в этом не было. Изящная золотистая каемка блестела под определенным углом от попадания на нее лучей солнца, и я аккуратно покачивала кружку в ладонях, рассматривая блики. Себастьян сел напротив, но не прерывал молчания, терпеливо постукивая пальцами по своей чашке. Глаз он не поднимал, будто выискивал что-то в чайной гуще.

Внезапно парень подорвался с места и ушел в другую часть кухни, отделенную стеной. Он не сказал ни слова, поэтому я, немного удивившись, принялась ждать его, иногда отпивая чай.

Себастьян появился также резко, как и исчез. Он положил передо мной белый кружочек таблетки, и я посмотрела на нее так, словно она была готова вот-вот трансформироваться в гранату.

– Лея не оставила бы меня в живых, если бы я забыл дать тебе обезболивающее, – объяснил лидер общины.

Я упрямо сложила руки на груди и даже отодвинулась от стола под недоумевающий взгляд Себастьяна.

– Мало ли что это. Я не буду пить «таблетки» непонятного происхождения.

Себастьян расхохотался. В его глазах словно запрыгали солнечные зайчики.

– Ты думаешь, мы тебя к наркотикам пристрастить пытаемся?

Я захлопала глазами. Смеяться над чьим-то инстинктом самосохранения в подобные времена не очень-то и по-взрослому. Я не имела понятия, что в себе содержала эта штучка, яд или ЛСД, но на себе проверять не собиралась, и это казалось мне совершенно логичным.

Отсмеявшись, мужчина снова ушел и вернулся, на этот раз сжимая в руке что-то небольшое, неоднозначной формы и белого цвета. Я внимательно наблюдала за ним. Себастьян нарочито медленно поставил то, что оказалось коробочкой лекарств перед собой, открутил крышку и наклонил упаковку. С характерным звуком застучали таблетки, и одна упала ему на ладонь.

Он положил ее рядом с предыдущей, и теперь их нельзя было отличить. Я еще раз пробежалась глазами по этикетке лекарства, удостоверяясь, что глаза меня не обманывают. Сильное обезболивающее с трудновыговариваемым названием. Подвоха, вроде, нет. Я взяла невесомый кружочек пальцами, всё еще колеблясь.

– Нет, я конечно могу принять одну вместе с тобой в качестве доказательства, что не пытаюсь тебе подсунуть что-то нехорошее, – на вдохе проговорил Себастьян, цепляя другую таблетку. – Но это – ужасная трата медикаментов, которая останется на твоей совести.

Я подняла руку в останавливающем жесте и закинула лекарство в рот.

– Я поняла. Спасибо, – глоток чая отправился сопровождать таблетку, и я уже могла почувствовать, как голову отпускали невидимые тиски, а боль приглушилась, словно ее накрыли тряпкой.

Теперь можно поговорить и о других вещах. Какая-то часть меня, особо слабохарактерная, предлагала наоборот сохранять молчание и просто дожидаться еды, а не досаждать и так больной голове раздумьями, но пойти на поводу у своих желаний я не могла.