Георгий Гуревич - Функция Шорина

– Лететь, – сказал Шорин.

Дин сказал:

– Не будем легкомысленными. Половина экипажа лежит в лазарете, мы проводим собрание в лазарете. Всем ясно, что наращивать скорость нельзя, дальше будет все хуже и хуже.

– Не будем наращивать скорость, – предложил Шо­рин. – Снизим, если надо.

Это означало – провести в пути не десять, а двадцать лет или больше того.

– У нас нет запасов на двадцать или тридцать лет.

– Мы пополним их на Тау.

– Нет никакой уверенности, что у Тау есть планеты.

– Нас послали, чтобы рискнуть.

– Нет, нас послали за знаниями, – сказал Дин твердо. – Мы добыли знания, неприятные, но правдивые. Оказалось, что относительность времени не помогает преодолеть пространство. Это важный вывод, и мы не имеем права откладывать его сообщение на два десятка лет. Если Земля найдет нужным, нас пошлют на Тау снова. Вернувшись, мы потеряем только три года, если же полетим вперед, Земля потеряет тридцать лет. Надо избавить товарищей от снаряжения новых бесполезных экспедиций.

Провели голосование. Двадцать шесть упавшими голосами произнесли грустное слово «назад». Трое сказали «вперед», конечно и Шорин. Трое смолчали, они были без сознания.

Дин приказал тормозить.

Полгода на торможение, год на возвращение. И все для того, чтобы привезти на Землю грустное «нет». Нельзя человеку лететь с субсветовой скоростью. Безрадостный итог экспедиции, безрадостный итог жизни Шорина. Круг человечества очерчен. Вот сотня звезд, до которых оно дотянется, десяток – похожих на Солнце.

Есть ли там разумная жизнь?

Может быть, и нет. А такие, как звезда Шарада, – за пределами возможностей.

– Ничего не поделаешь, – говорил Дин. – Вселенная бесконечна, а силы человечества не бесконечны. Где-нибудь придется остановиться.

А Шорин не соглашался остановиться. Не хотел думать об остановке, заниматься арифметикой предела. Он размышлял о дальнейшем увеличении скорости. До какой величины? До любой. До субсветовой, до скорости света и даже…» даже, пожалуй, еще выше…

Полтора года на размышления – срок достаточный. Вот исходные положения Шорина: людям мешает лишняя масса. Откуда она берется? За счет окружающего вакуума. Больше неоткуда. Так нельзя ли изолировать ракету-астероид, отрезать ее от вакуума? Как? Хотя бы лучами Нгуенга, без которых невозможен фотонный двигатель.

И еще рассуждал Шорин: предел скоростей – скорость света в вакууме. Опять впутался вакуум. А какая же скорость там, где вакуума нет? Что, если уничтожить его теми же лучами Нгуенга? Получится как бы подобие подводной лодки, испаряющей перед собой воду, подобие самолета, создающего безвоздушный коридор. Какова скорость самолета в безвоздушном коридоре? Выше обычной? Чем она лимитируется? Скоростью создания коридора, очевидно.

Но это были только исходные мысли. За ними следовали теоретические расчеты, предложения, планы опытов, проекты испытательных приборов.

Полтора года хватило на то, чтобы обдумать, обсудить, поспорить. Дин не соглашался категорически, потому что мысли Шорина противоречили старинной классической теории относительности. Дин выписывал формулы, где из «с 2 » вычитался «с 2 » и под корнем получался ноль. Ноль пространства – абсурд! Шорин выводил свои формулы. (Тогда и появилась та самая функция Шорина в виде многолепесткового тела, изогнутого в четвертом измерении.) Он даже пытался провести опыты, используя режущий аппарат двигателя. Но аппарат был недостаточно мощен. Какой-то эффект получился, сотые доли процента выигрыша в скорости. Впрочем, Дин объяснял этот эффект иначе.

С нетерпением ждал Шорин возвращения. Впрочем, каждый космонавт ждет возвращения даже с большим нетерпением, чем старта. Так хочется наконец выйти из надоевших железных нор, увидеть родную Луну, круглые кратеры – печати, поставленные космосом, худосочную зелень, непахучие цветы в лунных палисадничках и голубое лицо Земли-прародительницы над зубчатыми горами!

Стремительно мелькают цифры на табло. Сегодня скорость 20 тысяч километров в секунду, завтра – 19 тысяч, послезавтра – 18 тысяч., Желтоватая звезда впереди уже превратилась в маленькое ласковое солнышко, на него нельзя смотреть. Больные забыли о болезнях, все строят планы – месяц у моря, месяц в горах, три месяца в столице. Театры, академии, библиотеки, людные улицы! И вот настает час, когда до Земли достают радиоволны. Земля отвечает. В рубке на серебристом экране появляется лицо Аренаса. Такой он уже старый, истомленный и такой бесконечно милый, первый соотечественник!