Виталий Полищук - Незримое, или Война в иномирье. Монасюк А. В. - Из хроник жизни – удивительной и многообразной. Книга вторая

Ах ты, Россия-матушка! Нет, не может устоять перед таким вниманием русский человек… И уже через полтора часа Сергей Михайлович вышел из института с полегчавшей сумкой, имея необходимые данные на всех согруппников Монасюка, причем в поисках нужной информации ему активно помогли и заведующий архивом – по виду – пенсионер, и молоденькая архивариус.

Пришлось, правда, выпить с ними чаю с коньяком, после чего откупоренная бутылка и начатые коробки с конфетами за взятку сойти ну, никак не могли!

Орешин направлялся в штаб. Сэму и Китту предстояло через «сеть» по данным паспортистов установить адреса проживания нужных ему людей, проверить, кто жив, кто умер, кто живет в Барнауле, а кто уехал далеко от «альма-матер» сразу же после окончания учебы, или потом, позже.

Атаманов тем временем дозвонился до Москвы и потребовал срочного свидания с Дони. Личного, и уже поздно ночью находился в салоне самолета, летящего на Москву.

Орешин, после нескольких звонков и переговоров по телефону нашел, наконец, подходящего человека. Чернов Валерий Петрович, бывший работник краевого совета профсоюзов, ныне – как и Монасюк, вышедший на пенсию по возрасту, прекрасно помнил старосту своей группы Толю Монасюка и с удовольствием согласился встретиться и побеседовать с московским аналитиком. Правда, он после института не виделся с Толей, не знает вообще, где он живет, но помнит его хорошо. Для встречи необходимо проехать за 50 километров от Барнаула в соседний райцентр Петровск, но автобусы ходят каждый час, ехать всего-то минут сорок, и уже во второй половине дня, ближе к вечеру, Сергей Орешин сидел в беседке, увитой хмелем, во дворе собственного дома Чернова, и беседовал с хозяином.

На столике перед ними стояла бутыль изготовленного Черновым из смородины своего сада вина, два стакана и зелень на тарелке.

– Вы говорите, было ли что-то необычного в Монасюке? – начал Валерий Петрович после того, как вино было отдегустировано и стаканы наполнены снова. – Вы знаете, было. Я вот вам только два факта приведу.

Старостой Тольку назначил деканат буквально сразу же после зачисления. Предложили ему на выбор – или секретарь факультетского комитета комсомола, или староста группы. Ну, мы тогда молодые были, пацаны еще, своей выгоды не знали. А ведь Толька с красным дипломом закончил институт, секретарь институтской парторганизации его любил – он у нас преподавал политэкономию. Так что Монасюку прямая дорога светила в горком комсомола, а оттуда – и в крайком. Вы представляете, что это такое – быть лет в 25—30 секретарем крайкома комсомола?

Тридцатипятилетний Орешин представлял это, конечно, с трудом, но кивнул на всякий случай, что в смысле да, представляет.

– В общем, Толик, вместо того, чтобы выбрать комсомол, согласился на старосту группы. Я же говорю – молодые мы были, зеленые, все искали, где полегче…

Ну, да я не об этом. В общем, когда в сентябре нам выдавали первую стипендию, выяснилось, что одному студенту из нашей группы стипендию по какой-то ошибке не назначили. Просто кто-то в деканате то ли пропустил фамилию в документах для финчасти, то ли еще что – в общем, парень остался без стипендии. А он был после армии, мать – техничка.

Толька пошел в деканат, но ему там твердо сказали – ошибку исправим только после окончания зимней сессии. И Монасюк весь первый семестр отдавал этому парню – запамятовал его фамилию, он проучился два курса и бросил институт, свою стипендию. Получал в кассе – и отдавал.

– Но почему?

– А он считал, что раз он, Толька, живет в городе, с родителями, то проживет полгода и без стипендии, а тот был иногородний, жил в общежитии. В общем, раз он староста, то ему и нести ответственность. Вот так он решил исправить чужую ошибку.

– Действительно, странно…

– Да это мягко говоря! Специальность педагога он не любил, и профессию – учитель истории – тоже. А жил всегда – по собственным принципам. Но институт не бросил, доучился.

В 1970 году, на выпускных экзаменах члены комиссии оставили его последним в аудитории, когда все остальные уже экзамен сдали и вышли. Но мы за Тольку переживали и все стояли за дверью, гадая, почему и для чего его оставили последним.

У нас был очень уважаемый преподаватель, вел курс «История Востока». Он тем временем и говорит Монасюку: «Толя, я получил письмо из Москвы от профессора МГУ Крыжановского. Он пишет, вот, послушай: «Пришли пару ребят сибиряков, чтобы «делали» науку, блатные москвичи просто задавили, никто наукой заниматься не хочет».