Ростислав Гельвич - Русская колыбельная

Через сорок с лишним минут испаритель отключился сам собой. Удовольствие в теле достигло пиковой точки и, подержавшись немного, начало спадать. Альберт, до того сидевший с закрытыми глазами и плотно сжатыми зубами, ощутил, как расслабляется.

Альберт медленно прищурился. В глаза ему ударил яркий солнечный свет из окна. Дрожащими руками сняв ингалятор, Альберт сделал глубокий вдох (теперь уже не такой глубокий) и поднялся с дивана.

Эффект препарата спадал молниеносно и уже через пару минут пропал полностью. Альберт посмотрел из окна вниз, на снующих, радующихся выходному дню людей, на несущиеся куда-то машины. После он поднял взгляд вверх, к солнцу, яркому даже сквозь серые облака мегаполиса. Альберт усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Лин.

– Прости, Лин, но ты не из тех людей, которые могут заплакать из-за песни в старом фильме про шоколадную фабрику…

И когда он произнёс это, когда вспомнил мотивы мелодии, по телу его пробежали миллиарды мурашек горя и ещё больше, гораздо больше, чем миллиард, мурашек счастья. Альберт почувствовал, что глаза его щиплет, и по щекам текут слёзы. К работе готов.

Умывшись и успокоившись, Альберт, в чем мать родила, снова вернулся к папке с делом Адкинса.

– Так-так-так… – произнёс Альберт. – Аурей Д. Адкинс… Д.? Ох… Джебедайя… интересно, откуда такое второе имя, зачем? Родился в небольшой коммуне традиционалистов, отец – преподаватель колледжа, мать – поэтесса…

Ещё вчера чтение папки было бы просто чтением. Но теперь Альберт чувствовал, что его мозг податлив, мягок, синапсы и нейромедиаторы его прочищены, будто бы мощной струёй морской воды. Так действовал фанейротим.

Папка с делом пациента теперь казалась не просто сборником старой бумаги и тонкого пластика, а окном в новый мир. В самый увлекательный мир из всех возможных, в бесконечную Вселенную – в другого человека.

Это ощущение Альберт обожал. Каждая строчка в деле рождала в нём отзыв понимания. В такие моменты он как никогда мечтал о том, чтобы повторить это уже с настоящим, живым человеком – провести сеанс эмпатологии сразу после фанейротима. Но это, конечно, было невозможно, излишняя чувствительность могла свести эмпатолога с ума.

– В двадцать четыре, закончив колледж, ты уехал на другой конец Содружества, завёл ферму и женился. До тридцати трёх жил абсолютно нормально, и вот после… Вот.

Альберт ткнул пальцем в тонкий пластик истории болезни. До того все ежегодные медосмотры Адкинса описывались ужасающе скупо. Осмотр в год его тридцатитрёхлетия же был отмечен многократным посещением психиатра и даже эмпатолога. Странно. Если всё дошло так далеко, то почему врачи ничего не смогли выявить?

– Тридцать три года, семь лет назад. Эмпатологи в те времена только учились читать людей и многого не знали. Может быть врач просто чего-то не заметил? Хм…

Альберт понял, что зря теряет время и решил пока отложить вопрос, но нужную заметку в голове сделал.

Шли годы. Всё в жизни Адкинса снова вернулось на круги своя, по крайней мере с точки зрения медицины – абсолютная норма по всем показателям во время осмотров, ничего такого, что могло бы заставить врачей поволноваться.

А потом, в сорок лет, Аурей Джебедайя Адкинс взял топор и убил своих жену и двух дочерей.

– Зачем? Откуда это в тебе?

В мозгу Альберта возник настойчивый позыв пересмотреть медицинскую карту Адкинса ещё раз. Точно такой же, как желание проверить отключен ли свет. Альберт подавил и этот позыв. Дальше. Нужно искать дальше.

Фотографии места преступления, трупов женщины и девочек заставили Альберта удариться в слёзы. Частично из-за жалости к убитым, частично из-за жалости к самому Адкинсу, ведь невольно Альберт представлял себя на его месте. Что чувствует человек после убийства близких?

Листая дело, Альберт вдруг ярко представил, как он убивает Лин. Бьёт по голове, она теряет сознание, а он не останавливается, бьёт её снова и снова, снова и снова… Последняя строчка в признании Адкинса – «Я бил их по головам пока не пришёл в себя», ужаснула Альберта.

Это слишком. Альберт почувствовал, что больше не может терпеть. Он ринулся в душ и, едва найдя в себе силы включить его, обмяк под струями горячей воды, громко рыдая.

Так его и нашла Лин.

– Альберт? – вошедшая с морозца она пахла холодом и снежной чистотой. – Альберт. Ты чего это? – она заглянула в ванную и прищурилась.

Альберт поднял на неё заплаканное лицо и разрыдался ещё сильнее, радуясь, что вода смывает слёзы.