Ростислав Гельвич - Русская колыбельная

– Так вот зачем нужна эта строчка, оказывается… – задумчив произнёс он, потирая большим пальцем висок.

– Не просто убийца! – торжествующе подтвердила Лин, сверкнув глазами. – Верующий убийца! Мы такое вообще проходили только в теории!

– Мы вообще не проходили… – всё так же задумчиво ответил Альберт. – Про убийц хоть что-то было. Я уже и не думал, что верующие люди остались…

– Выходит, остались, ха! – Лин ткнула мужа кулаком в плечо. – Какой же ты зануда, а? Порадовался бы хоть, может быть ты будешь обследовать последнего на планете верующего человека!

Такое откровенное упоминание работы напомнило Альберту о том, как он сидел в машине и его коробило оттого, то нужно ехать домой.

Неприятное воспоминание. Конечно, Альберт сразу же взял себя в руки, но произнёс всё равно чуть более раздражённо, чем хотел:

– Может быть всё-таки хватит о работе?

Лин наклонила голову и посмотрела на него ироничным, прямым взглядом.

– На то, чтобы наговорить мне нежностей, а потом трахнуть, у тебя будет вся ночь, – тон её немного низкого голоса был мягкий и таинственный. – А пока что можно немного и о работе поговорить, так? Или всё-таки нежности и трахнуть?

Лин улыбнулась и хотела сказать что-то ещё, губы её приоткрылись, но Альберт резко приблизился к ней и поцеловал. Он знал, что Лин только того и хотела.

Следующим утром, как и почти всегда, Альберт проснулся гораздо позже жены. Открыв глаза, он немного полежал, посмотрел в потолок, привел мысли в порядок. Снилось ли ему что-то? Он не помнил точно. Какие-то образы в памяти сохранились, но чересчур спутанные – записать такие в дневник снов вряд ли получится.

Хотя Альберт попытался. Он протянул руку к тумбочке и взял толстую тетрадь, заполненную наполовину – он вёл её ещё с университета. Обычно даже самый красочный сон Альберт описывал лаконично, а записи за последние месяцы вообще казались идентичными.

– Несколько раз просыпался за ночь, – прочёл Альберт запись недельной давности. – Проснулся три раза, – это две недели назад. – Мда.

По крайней мере сегодня он спал крепко.

Обнаженным Альберт направился в душ. Там он застал жену, она прихорашивалась перед зеркалом.

– О, смотри, член, – не прекращая красить губы прокомментировала она. – Я думаю пройтись по магазинам. Хочешь со мной?

Альберт недолго раздумывал.

– Не сегодня. Мне нужно поработать, – он кивнул в сторону папки, валявшейся на диване. – Дело сложное. К тому же, я давно не принимал фанейротим.

– Да-да, фанейротим… – Лин закатила глаза. – Подумать только, стоило бы потерпеть ещё немного и мне бы тоже его выдавали бесплатно.

– Что поделать, я тут эмпатолог, а не ты, – ласково улыбнулся Альберт, поцеловал жену, и прошёл в душ.

Когда он вышел оттуда, Лин уже ушла. Альберт знал, что она ушла надолго – из-за разговора про работу и фанейротим. Вряд ли она в самом деле так уж завидовала. Правда, ещё в университете, Альберт сразу же заметил, что Лин питает к препарату слабость, а теперь и вовсе не могла смотреть, как он принимает его один.

– Ну, да, – Альберт понял, что подумал дикую глупость. – Кому вообще может не нравиться фанейротим?

Он не стал одеваться, принимать фанейротим приятнее обнаженным. Проверил, заперла ли жена, уходя, двери. Возникла мысль удостовериться, отключён ли свет, но Альберт с лёгкостью прогнал этот глупый позыв.

Он быстро достал и собрал ингалятор, развёл по инструкции в дистиллированной воде кристаллы фанейротима и влил в установку нужную дозу. Надел маску ингалятора, сел на диван, расположился так удобно, как только мог, включил испаритель и сделал глубокий вдох.

Преподаватель в университете говорил, что при приеме фанейротима самое главное – первый вдох. Он непременно станет самым глубоким вдохом в жизни. Альберт не понимал этого, пока по долгу службы не начал употреблять фанейротим сам. И правда, первый вдох препарата каждый раз всегда сам собой оказывался самым глубоким.

Альберт ощущал, как с каждым вдохом в его теле рождается ни с чем не сравнимое удовольствие, и расплывается, расплывается сперва по каждой клеточке, каждой молекуле, атому его организма, а после объединяется само с собой, захватывает всё тело. Но удовольствие – не главное.

Алберту казалось, что препарат размягчает, расплавляет мозг, чтобы обновить закостеневшие, истеревшиеся, сгладившиеся извилины. Альберт знал, что на самом деле всё работает совсем не так, но визуализация ощущений – ещё один столп эмпатологии. Какая разница, что там происходит на самом деле, если до фанейротима ты не мог чувствовать мир во всём его многообразии, а после можешь?