В. Бирюк - Урбанизатор

Так расселял пленных поляков по Роси Ярослав Мудрый. Так, отделяя «чёрных клобуков» от «дружины» и «киевлян», строил в Киеве свою «политическую треногу» Владимир Мономах.

Представьте: немцев-переселенцев в 18 веке селят не в Поволжье, а россыпью — по одной семье в русских деревнях. Какой бы скачок урожайности случился? Люди плохо учатся новому «на слух». Лучше — видя наглядный пример, совокупность агроприёмов, перед глазами.

Забавно: как затворы в полевых транзисторах обедняются — помню. Даже погоняло препода — «транзисторный фюрер» — вспоминается сходу. А вот сравнительной этнографии, теории этногенеза — не помню. Не учил никогда. Теперь придётся самому… «шишки набивать».

Мораль: при отборе кандидатов в попаданцы необходимо вести отсев по критерию — «способность к самообразованию». И обязательно проверять в условиях, «приближённых к боевым». Типа: чтобы рядом что-то непрерывно горело, визжало, било по морде, падало и воняло. И ты в этом во всём — бурно этногенезишь. Или правильнее — этногенетируешь?

— И вот ещё что, Паймет. Среди ваших людей есть вдовы, вдовцы, бобыли, сироты. В селения пойдут только целые семьи. Остальным надлежит жениться. В три дня. Кто не обвенчается — будут тут работы работать. У кого из вдовых малые дети… Пойдут в приёмыши. Кто — ко мне в приют, кто — в те семьи, кто расселятся.

Семья — не семь «я», а — десять. Это стало ещё одним правилом.

Переходя к общему святорусскому стандарту жилья (деревня), хозяйства (хлебопашество), мы требовали и стандарта в численности семей. Высвобождая, тем самым, рабочие руки и…

Да, факен же шит! Мне малышей не выходить! Самых маленьких раздавали по семьям. Чуть позже распространённость приёмных детей была поддержана налоговыми, экономическими, идеологическими и другими мерами.

По сути, Всеволжск работал «сепаратором человеков». Основной продукт: «русская крестьянская семья» — муж, жена, восемь детей.

Одиночки (бобыли, вдовы, сироты) и старики отсекались. Не в смысле — «секир башка». Не-не-не! Хочет человек жениться? — Молодец! Давай! После сдачи экзамена на грамотность. После нескольких первых исключений, мы, всё-таки, стали жёстко следовать этому правилу. Поскольку ресурсы уже позволяли.

— Сирота? Вот тебе батюшка, вот тебе матушка… Ах, они не хотят? Ну, тогда им и гражданство не светит. А светят им разнообразные приключения в лесах и болотах. Где я нуждаюсь в принудительном труде не желающих принять мои законы и обычаи людей. «Орудий говорящих».

Одновременно из семей переселенцев изымались старшие дети. Для обучения, для посильных работ. Ко всеобщей радости — «ребёнок сыт будет, рукомеслу выучится». В казарменном положении, в интенсивной работе и обучении, они быстрее воспринимали язык, ценности, навыки. Становились «моими людьми». А на их места в семьях приходили сироты. Малыши, которые, в большинстве своём, иначе — просто не выжили бы.

«Этногенез перемешиванием» шёл на трёх уровнях. На верхнем — Всеволжск принимал в себя разные племена, общины, группы, персонажей. На втором — формировал смешанные «миры» — общины-поселения. На третьем — заселял «миры» смешанными семьями.

В цифрах: нормальный марийский или мордовский «еш» (малая семья) — 6–7 человек. После отделения стариков, одиночек, старших детей — 5. К которым добавляется ещё пятеро сирот. В немалой части — дети родственников или прежних соседей.

Обычно «кудо» таких в лес умирать не выгоняет. Они остаются «меж дворами». Такие… «дети полка». Кусок хлеба — в последнюю очередь. Развалив систему «кудо», я должен был придумать замену прежней «социальной защиты». Вместо «общемировой» заботы кудати — забота «большака». Тоже — хозяина дома. Но в малой семье, в «еше».

Часть сирот составляли дети из других родов, позднее — других племён и народов. Что позволяло форсированно использовать то самое «культурное многообразие», которое «полезно само по себе».

В разнородной среде, составляющей каждую конкретную семью, носители переразвитой ксенофобии или любого иного фанатизма — не выживали. С младенчества дети приучались к большему разнообразию, чем в закрытых общинах. «Разнообразию» — даже в мелочах, типа вышивки по вороту рубахи.

Это заставляло учиться договариваться. Не смотря на разницу в генетическом происхождении.

— Я — не конь! Я — лось! Я с ним из одной миски есть не буду!

— Не ешь. Другой-то нет.

«Лосям» в день санобработки я это не рассказывал. Не потому, что скрывал, а потому что и сам этого не знал. Потребовалось немало времени, чтобы придумать, сделать, посмотреть на результаты, исправить и улучшить. Подгоняя к новым условиям и проблемам, которые постоянно подкидывала мне здешняя жизнь. «Похолопливание рода лося» дало толчок: вот об этом нужно думать.