Ник Саган - Рожденные в раю

– Можешь успокоиться, – говорю я.

О чем он беспокоится? Обо мне, о себе или о своем сыне? Если обо всех троих, то в какой степени?

– Я всего лишь носитель. Этот штамм не может повредить ни мне, ни тебе, ни твоему сыну, ни преемникам. Он охотится за слабостями организма. Человеческими слабостями, – добавляю я, но, уже сказав, понимаю, что смысл сказанного выходит далеко за пределы иммунологии, которую я и имела в виду.

– Ты уверена, что он не угрожает нам?

– Ты и сам знаешь. Я не приехала бы сюда, если бы сомневалась. А если бы приехала, то в биокостюме. Во всяком случае, Вашти считает, что симптомы появляются только у людей, а уж в чем она прекрасно разбирается, так это в патологии.

Хэл неохотно кивает, отдавая должное ненавистной Вашти.

– Не повезло Исааку, – замечает он с каким-то неприятным надрывом. – И тебе тоже, – добавляет он, учитывая мое настроение, – ты ведь очень привязана к этим детям.

– Да, привязана, – соглашаюсь я.

– Да, дети, – говорит он. – Дети меняют человека.

Некоторое время он молча смотрит в пространство, размышляет, потом гладит меня по коленке.

– Я хочу ответить на твой вопрос, – говорит он, – только давай сначала выпьем чего-нибудь.

– Какой вопрос?

Он поднимает меня с диванчика и ухмыляется.

– Ты очень хочешь это знать. Почему у меня сын.

Раньше Пандора предпочитала ром, виски, но на этот раз она захотела ирландский кофе, и я не мог ей отказать. Теперь, когда она немного выпила, а слезы на щеках высохли, она ждет моих откровений. К концу моего рассказа она все поняла. Моя история полилась непрерывным потоком, иногда она понимала меня с полуслова, иногда приходилось объяснять подробно. Вот что я ей рассказал.

С одной стороны, у меня была потрясающая жизнь. Я чувствовал себя несчастным, но я знал, что все вокруг меня настоящее и я могу распоряжаться собой. Никто не мог больше меня обманывать, потому что рядом со мной просто никого не было. Уж я постарался на этот счет. На всей земле осталось только пять человек, и я всех их оттолкнул от себя.

Фантазию не нужно было отталкивать, она исчезла по собственной воле.

Избавиться от Исаака, Вашти и Шампань было просто, потому что я их недолюбливал. Они были гнусными любимчиками в школе, ханжами, лицемерами и притворами, не говоря уже о том, что все они дружили с Лазарем, который встречался с девушкой моей мечты Симоной. Правда, это не очень повлияло на мое к ним отношение, но я бы все равно порвал с ними: у самих мозги набекрень, а они взялись спасать мир. Хотя, возможно, именно поэтому они и хотели спасать мир. Наверное, это необходимое условие, космический или кармический его эквивалент. Как в Диснейленде: «Нужно быть сильно ненормальным, чтобы спасать мир».

Вот с Пандорой все было сложнее, потому что она мне искренне нравилась. Я знал, что должен оттолкнуть и ее. Отчасти ради нее самой: она любила меня, а я продолжал любить Симону. Этого достаточно, чтобы разбить ей сердце. Впрочем, в большей степени я думал о себе. Я не хотел ни о ком беспокоиться, не хотел, чтобы мне напоминали о том, что со мной случилось. Но больше всего мне нужно было оттолкнуть ее оттого, что она тоже хотела спасать мир. Победить чуму. Клонировать человечество. Заново заселить планету. Благое дело? Не для меня.

Никто так и не смог мне объяснить, отчего мы считаем себя чертовски великими. Почему мы должны находиться на вершине пищевой цепочки? Если все мы умрем, наше место займет какое-нибудь другое животное. Пусть так и будет. Наверное, для нас пришло время. Но мы остались. Не исключено, что наше существование нарушило планы природы.

В любом случае, я точно знал, что – будь я проклят – я не стану выполнять то, что хотел от нас «Гедехтнис». После этого вранья. Мне казалось, что оплакивать свою невинность, свою семью, свой мир, бесчисленные утерянные воспоминания, свои наивные планы на будущее, своих друзей и единственную девушку, которую я любил, куда важнее.

В каком-то смысле я все же был проклят. Никто больше не мог обманывать меня, зато я мог обманывать сам себя.

Я заверял себя, что никому нет до меня дела. Даже мне самому.

Я говорил себе, что заслужил страдания, потому что убил людей, которых больше всего любил. Я не убивал Симону, но все равно чувствую себя в ответе за ее смерть. Меркуцио погиб от моей руки. Моя девушка и мой друг, они оба погибли не без моего участия. Два шрама на моей душе.

Самая отвратительная ложь происходила из моего незнания, а значит, я и не мог распознать ее. Я сказал себе, что простого страдания мало, я должен умереть.