Владимир Колотенко - Хромосома Христа

Я посмотрел ему в глаза и снова в ответ ничего не сказал. Он выбрал из меня все слова, просто выхолостил меня. Оставалось молчать.

Жора аккуратно поставил бутылку на камень, встал и подошел к краю камня. Розовокожий (его белая кожа никогда не загорала на солнце, а бралась лишь легким пурпуром) с облупившимися плечами и облезлой спиной, он был похож на ангела в нежно-воздушных пеленах, только что спустившегося с небес. Не было только крыльев, но это не нарушало впечатления божественности. Совсем рядом над его головой парила чайка, и Жора некоторое время любовался ее полетом, затем вдруг взмахнул руками, точно пытаясь взлететь, и прыгнул в море. Я слышал, как булькнула вода, до меня долетело несколько обжигающе-холодных брызг, затем все стихло. Вскоре Жорина голова появилась на стеклянной глади воды метрах в десяти от камня. Несмотря на июньскую жару, вода в то лето была ледяной, от чего просто дух захватывало, но Жора, толстокожий, этого не замечал. Он плыл сильными гребками к середине моря, в направлении Турции, и мне казалось, что больше я его не увижу. Я лежал на матраце и, опершись на локти, напряженно всматривался в даль. Там была лишь неподвижная темная точка, то появляющаяся, то исчезающая на едва волнующемся тяжелом стекле, и мне становилось жутко, когда я терял эту черную дыню из вида. Прошел час или два. Это были бесконечно долгие мучительные десять или двадцать минут, которые показались мне часами. Потом он приплыл, медленно вышел из воды и улегся на берегу, на голой гальке, лицом вниз – ангел, со слипшимися волосами и неуклюже вывернутыми руками. Ни шелковой опушки, ни крылышек теперь не было, и даже мое воображение не могло их дорисовать. Я бросил ему его матрац, но Жора даже не шевельнулся. Я снова плюхнулся на матрац, успокоился и задремал. Ничего необычного в таком поведении Жоры я не нашел. Его поступки нередко отличались оригинальностью, и за время нашего сотрудничества (я бы назвал это дружбой) я привык видеть в Жоре то врача скорой помощи, то отчаянного спортсмена, то отъявленного Дон Жуана, а то и эдакого Джеймса Бонда с непременным пистолетом в руке. В нем легко уживались артист и ученый, знахарь и дотошный математик, писарь, плотник, портной и поэт. Он умел делать все, что дано природой мужчине, и многое из этого делал беспримерно мастерски и хорошо. Правда, я не слышал ни разу, чтобы он пел (у него не было слуха), и никогда не видел его за рулем автомобиля. Он не ездил даже на велосипеде. Но какие он творил шашлыки! И мог пить, не пьянея… Сейчас он лежал ничком, и я знал, что к нему лучше не лезть ни с расспросами, ни с советами. Он просто спал. Я тоже дремал, но наш разговор о Ленине остался незаконченным, и я лениво перебирал возможные варианты его продолжения. Спустя полчаса он меня разбудил:

– Хватит дрыхнуть, едем…

Мы долго ехали в аэропорт на такси, зато к вечеру уже прилетели в Москву. Меня еще раз поразила способность Жоры без особых усилий решать, казалось, на первый взгляд, неразрешимые задачи. Билеты на московский рейс он добыл за считанные минуты.

В самолете я снова открыл сборник стихов этой самой Тины Ш. Прочтя две-три строчки, я закрывал глаза и мысленно повторял прочитанное. У меня волосы вставали дыбом: так писать мог только гений или совсем сдуревший с ума человек:

Это – как замирание холста перед ударом кисти

Это – как мурашки у мрамора под резцом Праксителя…

И я точно помню тот миг, когда эта мысль пришла мне в голову: Тина! Я попытался прочитать ее фамилию, но в полумраке не смог это сделать, а за очками не стал лезть в портфель. Чтобы не спугнуть эту мимолетную мысль: я ее клонирую! Как? Зачем? Я даже не стал искать ответы на свору вопросов, набросившихся на меня по-волчьи. Я даже поклялся себе: dixi! (я сказал, – лат.). Зачем? Теперь-то понятно, что выбор мой оказался верен. Даже не верен – а неизбежен и безукоризненно вбит, впрессован! Да, даже безжалостно! Это – как контрольный выстрел – чтобы наверняка и без сожаления! Ага…

– Какой ты… – говорит Лена, – жестокий что ли…

– Лен, брось, – улыбаюсь я, – я, ты же знаешь, не очень добр, зато как надежен!

Да, вот тогда-то и родилось это рыжее чудо! Пока только капля, росточек… Мысль, которая вскоре стала активно материализовываться, воплощаясь то в огонь, то в воду… во все известные нам стихии, в металл и в камень, в ветер и бурю, в смерч и… Невозможно угнаться!.. Ураганное счастье и смятение, и смятение… И где-то даже смирение…

Рок!..