Владимир Колотенко - Прикованные к тени

Не знаю почему, но его вопросы доставляли мне удовольствие. Мне было приятно его удивлять.

- Я тебя не разыгрываю, - сказал я, - это чистая правда.

- Иди к черту! - сказал он и повернулся ко мне лицом.

Я смотрел на него и улыбался. Но глаза выдавали меня: ничего смешного в моем рассказе не было.

- Ну, валяй, черт с тобой, рассказывай, - сказал он и лег на спину.

Я рассказывал еще минут пять или десять. Я мог бы об этом рассказывать сутками.

- Ты не пробовал писать фантастические романы? - спросил он, когда я закончил.

- Ты же «Фору» читал. Мой рассказ... Или вот послушай...

Я взял в руку сборничек стихов какой-то Тины... Не помню фамилию... что-то на шэ... кажется, на шэ... Тина Ш... Не-не, счас не вспомню, раскрыл этот сборник на какой-то навскидку открытой странице и стал читать с выражением:

Я учусь говорить на понятном тебе языке.

А не хватит согласных, давай перейдём на птичий.

Я шумерскую клинопись писем отдам реке,

Потому что я - вихрь. И таков уж у нас обычай...

Я учусь говорить....

- Стоп, - остановил меня Жора, - «Я учусь говорить...» - повторил он, - ты это уже умеешь, знаешь даже несколько букв... Скажи мне лучше вот что...

- Что? - спросил я недовольно.

- Ты и вправду?..

- Нет, - прервал я его, - ты дослушай...

Жора поморщился, словно откусил от лимона.

- Ну что там ещё?!

Я продолжал:

Я учусь говорить... Отправляю мольбы мечтам.

Пробиваясь к тебе сквозь завесу дождя и тумана...

Научись меня слышать. Язык мой - немой тамтам.

И взаимовниманье - нелепая Фата-Моргана.

Жора перестал морщиться, вслушиваясь, я продолжал:

Я учусь говорить. Покидая свои города,

Моисеево племя моих недосказанных слов

Ищет манны (твоей ли?), океаны пустынь бороздя...

Отчего так ничтожен улов у песочных часов?..

- «Моисеево племя... недосказанных слов...», - повторил я ещё раз, - как тебе это?!

Жорин скальп нервно дёрнулся.

- Слушай, - сказал он, - тебе не кажется, что...

- А это, - снова перебил я его, - «Отчего так ничтожен улов у песочных часов?». А? А! Как это гнёт мозг: «Улов у песочных часов»?! Ты не находишь?! «Океаны пустынь»! Надо же так бабахнуть!!!

Жора не произнёс ни слова, словно не слыша меня. Затем:

- А как ты назвал свой роман про Азу?

Он так и не поверил тому, что я ему рассказал.

- Если ты на мне проверяешь («На мне проверяешь» - это было еще одно его чудесное высказывание) сюжет, то скажу тебе так: не очень. Ты же знаешь, что я люблю Шекли и Саймака, мне нравится Бредбери и не очень Беляев, а Уэллса я терпеть не могу, ни Уэллса, ни твой «Пикник на обочине».

Это была полуправда. И Азимов, и Шекли, и Саймак, и Бредбери были его любимчиками. И конечно, Гарри Гаррисон и Стругацкие. К «Человеку-невидимке» и «Войне миров» он, правда, был равнодушен, если не откровенно холоден. Ему не нравились и «Дневники Ионна Тихого», но «Солярис» Жора нахваливал. Особенно он носился с «Формулой Лимфатера». Там был Бог в виде барабана с самописцами, и эта идея про Бога его веселила. А охоту на курдля изнутри он просто обожал!

- Жора, - сказал я и ткнул указательным пальцем в его розовую безволосую грудь, - все, что я сейчас говорил - чистая правда.

Он даже не шевельнулся.

- Да знаю я, знаю, - лениво буркнул он, отмахиваясь от моей руки, как от змеиного жала, - знаю, - сказал он еще раз.

Моя «чистая правда» даже не взволновала его.

- Сколько ты заплатил Эрику? - неожиданно спросил он.

Я знал, что это интересовало его меньше всего.

- Он тебе передал привет.

Жора вытянул шею и повернул голову, стараясь заглянуть мне в глаза.

- Сколько?

Я по глазам видел, что мысли его были заняты не какими-то жалкими рублями, не «Доктором Живаго», не «Осенью патриарха» и даже не «Одним днем Ивана Денисовича», нет. Он думал о живом Ленине. И его мысли о живом Ленине доставляли мне, я этому удивился, доставляли мне немалую радость.

- Он ничего не взял.

- Я, - только и вырвалось у него, - я-я-я...

Он не произнес больше ни звука. Затем отпил из бутылки и произнес:

- Он надул тебя, мальчик мой.

Ему просто нечего было сказать. Потом я назвал, просто перечислил по пальцам, такие подробности, что ему делать вид, будто он мне не верит, уже не было никакого смысла. Это было бы просто смешно. Ленинская булавка и генератор биополя, наконец, убедили его. И все же он не сдержался:

- Ты шутишь, ты, скотина, меня разыгрываешь.

Я посмотрел ему в глаза и снова в ответ ничего не сказал. Он выбрал из меня все слова, просто выхолостил меня. Оставалось молчать.