Владимир Колотенко - Прикованные к тени

- И мне интересно, - говорит Лена, - рассказывай.

Стояла невыносимая жара, и Жора предложил поездку к морю.

- Развеемся, - сказал он, - к тому же в поисках вечности время от времени нужно давать себе передышку и иногда устраивать праздники, не так ли?

У меня, как было сказано, земля качнулась под ногами, когда мы с Василием оживили крайнюю плоть Ленина. Ее клеточки, разумеется... Это была радость, которая затмила на несколько недель мой разум, и теперь я вдруг осознал, что с этой радостью нужно было что-то делать. Что?! От постоянного думания (теперь не было необходимости концентрироваться на чем-то одном, в голове была единственная мысль: что дальше?) у меня не было больше сил слоняться из угла в угол. Кто хоть раз испытал восторг от воплощения своей мечты, которую вынашиваешь точно желанный плод, тот никогда не забудет трепет, наполняющий каждую фиброчку тела, трепет и дух победителя, охватывающий и переполняющий тебя по самое горло. Ты просто слепнешь, сидя на покоренной вершине, ничего и никого не замечая, не слыша и не желая ни двигаться, ни ощущать. Это ступор, столбняк мысли и плоти. И когда потом приходишь в себя и находишь себя среди пустоты и неспособности справиться с собой, преодолеть в себе кисельную размазанность, начинаешь возмущаться этим и ненавидеть себя. Бессилие бесит. Нужно было что-то предпринять, и я с удовольствием соблазнился Жориным предложением.

- Куда махнем, - спросил он, - на Канары, в Китай, на Багамы?

- Мне, собственно, все равно, - сказал я, - давай в Крым.

Жора сочувственно посмотрел на меня и произнес:

- Ты как Куравлев.

Я с испугом заглянул в зеркало, боясь обнаружить на собственной голове признаки облысения. Ладонь механически потянулась к макушке.

- Да нет, - рассмеялся Жора, - как Шурик Балаганов, пойманный на краже бумажника. Ну, Крым значит Крым. Хотя могли бы смотаться в гости к Тутанхамону или к твоей любимице Нефертити. Я бы не отказался побродить по висячим садам Вавилона. Ты же хотел пошептаться с Навуходоносором?

У меня застучало в висках, но я промолчал.

- Я заставляю себя, - признался Жора, - время от времени говорить себе «нет». И тебе советую. Нет научному поиску! Нет генной инженерии! Нет твоему клонированию, твоим клеточкам и геномам, твоим Аням, Петям и Васям... Твоим Азам!.. Нет! Ты согласен?..

Я не знал, что ответить.

- Ты не дрейфь, ты громко скажи себе: «Нет!». И никого не слушай!

- Нет! - выкрикнул я.

- Так-то лучше... И никого не слушай!..

- Слушай, - говорит Лена, - как ты их различаешь?

- Кого? - спрашиваю я.

- Ну, всех этих ваших Ань, Нат, Свет, Тин?..

- Просто, - говорю я, - no problem!..

О Ленине Жора пока ничего не знал, и я не спешил сообщать ему эту новость. Ему, думал я, достаточно было и Азы. Хотя после моего рассказа он ни разу о ней не вспомнил, притом, что я благоговейно хранил ее в своей памяти. Это было, конечно, странно, но я не тянул его за язык. Он не мог об этом не думать, я это знал. Вася Сарбаш не придал никакого значения той ночи (сколько их таких же было у нас!), и ни словом не обмолвился с Жорой о нашем эксперименте. Тем временем клеточки прекрасно существовали, неожиданно возродившись к жизни и найдя себе уютное жилище в теплой пещере нашего термостата. Ленин жив! Эта прекрасная фраза снова зазвучала в моем сердце, как и несколько десятков лет назад, когда я, будучи пионером-ленинцем, читал стихи Маяковского: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!». Ленин будет жить! Это была моя клятва. Я, как Гиппократ, давал ее себе и человечеству. Я верил, что клеточки Ильича вскоре засияют ярче даже его «Искры». Когда Бог вселял веру в души людей, ему пришлось немало потрудиться над преодолением упрямого пристрастия к ленивому безверию. Нужно сказать, что и моя вера в геном Ленина претерпела немало сомнений, пока я, наконец, смог произнести сам себе: «Ленин жив!..».

На третий или четвертый день нашего пребывания на биостанции я все-таки не сдержался и рассказал Жоре о клеточках Ленина. Мы, как всегда, вяло болтали, слово за слово...

- Смешно сказать, но я взял их из крайней плоти, - произнес я и выдавил из себя дурацкий смешок.

Мы пили пиво и лениво жарились под беспощадным солнцем, сидя на надувных матрасах на огромном камне, прозванным Жорой «Кузьмичом». В воздухе были разлиты тишина и покой и, казалось, что мир вокруг вымер. Жора некоторое время молчал, затем спросил:

- Сперва была твоя Аза с клоном, теперь Ленин... Ты меня разыгрываешь? Зачем?