Сергей Бушов - Миссия в пыли

– Это визуализация результатов вашего последнего сканирования, – поясняет 239. – Чёрным цветом показаны фрагменты, сильнее всего видоизменённые вирусом.

По всему изображению проходят тёмные линии, неровные, где толще, где тоньше, которые складываются в нечто похожее то ли на сеть сосудов, то ли на скелет. Как раз там, где эта структура утолщается и подходит близко к поверхности кожи, я вижу на своём реальном, не нарисованном, теле, бугры. Они стали заметнее, это точно.

– Но чувствую я себя довольно неплохо, – замечаю я. – Если не обращать внимания на мою сверхчувствительность и некоторую слабость, я бы сказал, что я в порядке.

– К сожалению, – говорит 239, – это не совсем так. Многие ткани разрушены настолько, что с трудом исполняют свои функции. Но мы успели вовремя. Как вы, должно быть, уже заметили, у вас новый инъектор.

Я только тут понимаю, что на моей шее больше нет надоевшей белой коробочки.

– Я вообще не вижу инъектора, – возражаю я.

– Он есть, – поясняет 239, – но под кожей и совсем крошечный. Технологии не стоят на месте. Теперь он не только подавляет развитие вируса, но и пытается с помощью наночастиц восстанавливать ваши ткани. Там, где это возможно. Не скрою, это достаточно рискованная процедура, мы опасаемся возможных мутаций, но в сложившейся ситуации мы не нашли другого способа сохранить вам жизнь.

– Спасибо, – искренне говорю я.

– Ваши жизненные показатели очень нестабильны, – продолжает робот. – Вам нужно будет довольно долго восстанавливаться до состояния, в котором мы сможете ходить и выполнять базовые функции. Месяц – это минимум, но я бы предположил, что времени понадобится больше.

– Что ж… – бормочу я. – Учитывая, что ещё две недели назад я думал, что умираю, это не такой уж плохой исход. Чем, однако, я смогу здесь столько времени заниматься?

– Я думаю, что вы можете поупражняться в концентрации… – говорит робот голосом доктора Лавустри, но её тут же перебивает другой голос, по-видимому, Бирна:

– Позвольте себе отдохнуть! Расслабьтесь. Жизнь даётся не только для того, чтобы выполнять ваши идиотские задания. Книжку почитайте, посмотрите фильм. Поспите, в конце концов. Если будет совсем скучно, можете позвать меня, и я развлеку вас разговорами. А уж 239 знает миллиарды анекдотов, причём несколько из них можно даже назвать смешными.

– Вот, кстати, – вмешивается 239. – Если вы пришли домой и не застали своего лопера, то существует три варианта. Первый – у вас не было лопера. Второй – лопер убежал. Третий – это не ваш дом. Ха-ха-ха…

– Нет, я не этот анекдот имел в виду, – возражает Бирн. – Но, во всяком случае, мы всегда рядом. В тумбочке ваши вещи, телефон и книга, которую вам оставил ваш коллега.

– Иблик? – спрашиваю я. – А где он сейчас, вы не знаете?

– Понятия не имею, – отвечает Бирн. – Разрешите откланяться. Зайдём к вам позже. В экстренных случаях жмите на красную кнопку возле изголовья. Хотя, если вдруг что случится, мы поймём это по вашим жизненным показателям, которые непрерывно мониторим.

– Хорошо, – говорю я, отмечая про себя, что отслеживаются тут явно не только жизненные показатели. По углам под потолком расположены аж четыре камеры наблюдения. Что ж, это госпиталь СБ.

– Отдыхайте, – робот разворачивается и с жужжанием выезжает из палаты.

Оставшись один, я вдруг понимаю, что короткий разговор меня утомил. Я и правда слаб. Укладываюсь поудобнее на подушку и пытаюсь заснуть. Веки пропускают слишком много света. Я вижу сквозь них потолок, а сквозь потолок комнату сверху, над ней небо, над ним звёзды. Я знаю, что не могу всего этого видеть, но вижу. А я ведь просто хочу поспать. Как там? Сосредоточиться на чём-то одном. На дыхании. Вдох, выдох. Ещё и ещё. И всё несущественное отступает, и я уже не замечаю света сквозь веки, и мои мысли словно бы уже не мои, и я понимаю, что сейчас отключусь.

Вот уже пару дней я нахожусь в палате. Здесь неплохо, и я много чего уже успел попробовать. Заглянул, например, под повязку. Жуткое зрелище. Выглядит, будто мне вырезали кусок ноги вместе с коленом и заменили на плотный сгусток крови. По ощущениям тоже похоже. Удивительно, что я могу чуть сгибать ногу, но боль при этом сильная. Не пишу «невыносимая», потому что я научился не обращать на боль слишком много внимания.

Я могу приподняться, но головокружение и слабость не позволяют сидеть подолгу. Однако уже появляется желание что-то делать. Возле моей кровати – небольшая пластиковая тумбочка, и в ней я обнаружил потёртую книгу Рудого «Залежи счастья». Пытаюсь читать. Начало там примерно такое: