Лихобор - Проект «ХРОНО». Право выбора

Женщина, жутко покраснев, кивнула и быстро схватив стоявший на журнальном столике у сейфа графин, вышла.

Николай Иванович вдруг понял, как дико голоден. Он набросился на еду, полковник, судя по всему на поминках пивший, но не евший, от генерала не отставал.

– Ну что, поглядываете на меня? Давайте наливайте себе, раз уж принесли. – кивнул на не початую бутылку Дубровин. Повторять не пришлось. Первые сто грамм Кожевников с пограничником махнули мигом. Некоторое время только вилки звякали, ели молча. Но к тому времени, когда в тарелке с борщом начало показываться дно, возобновился и разговор.

– У меня, Павел Петрович, все тот хам с заправки из головы не идет. – Кожевников отодвинул в сторону пустую тарелку из-под борща и разлил им с Мельгузовым еще по сто грамм, – и подумать не мог, это ж надо – живой мертвец. Извини уж, что за столом о таком.

Дубровин, разделывавшийся с котлетой, только пренебрежительно мотнул головой:

– Да что там, он и не понял поди, что уже мертвый… Вот, слышал может, жил в Древней Греции Эмпедокл из Акраганта, известнейший философ, врач, жрец, государственный деятель и ученый.

Генерал на мгновение задумался, не прекращая жевать, отрицательно покачал головой, не знаю, мол.

– Ну да можно было и не спрашивать, – улыбнулся старый чекист, – личность хоть и известная, но в узких кругах. А между прочим, незаурядный был человек… если вообще человек. Уже в те времена говорил о том, что свет двигается с определенной скоростью, что Земля круглая, и что воздух, это – субстанция. Но я к тому о нем вспомнил, что есть точное свидетельство, что он поднял женщину, которая уже сорок дней была мертва. Вот это сила!

Кожевников выпрямился и медленно отложил в сторону вилку, сила она может и сила, но вот его поколение, прошедшее войну, да и с такой службой мира, слишком хорошо представлял себе сорокадневный труп. И желание видеть его поднимающимся и что-то там еще делающим не имел он вовсе. Пограничник, которому две по сто на старые дрожжи упали благотворно, раскрасневшись, слушал заинтересованно, приоткрыв рот.

– Вот, не ждал, что это услышу тут от вас, – встрял он в разговор.

Хоть и здоровый вояка, а видно крепко выпил до этого, да и сейчас добавил. Язык немного уже подводил, но видно было, что выговориться хочет. Бывает так, что долго что-то носит в себе человек, тяготит это его, гнетет, покоя не дает. И стоит только начать рассказывать, само с языка слетает, не удержишь.

– Вы, Николай Иванович, и так мое личное дело видели, а товарищу полковнику Дубровину, видно и не такое знать можно! В конце 1975 года, как раз под новый год, отправили меня в составе группы советников в Анголу. Подперли там черномазых братушек португальцы из ЭЛП с одной стороны, сепаратисты из УНИТА и ЮАРовцы с другой. Ну, мы с кубинцами за них и впряглись. Да только речь не о политике. Был у нас из местных, переводчиком Жозеф Нгема. Здоровый верзила, черный как ночь, одни зубы да белки глаз светятся. Толковый парень, грамотный, в Москве до этого учился. А у них в МПЛА, лейтенантом уже был. Пулям не кланялся, с таким, за спину в бою надежно было, да и выпито вместе немало. В начале февраля 1976 года боевые действия на северном фронте шли уже в пограничной с Заиром зоне. Ну и отпросился Жозеф на несколько дней к себе в племя, как раз сестра у него замуж выходила. Он еще смеялся с нами, обещал угощеньем проставиться, по-русскому, стало быть, обычаю, после свадьбы. А вернулся третьего дня сам не свой. Оказывается, чем-то он местному колдуну дорогу перешел, тот вроде как тоже на его сестру виды имел. Наш Жозеф-лейтенант дал колдуну укорот. Пьяным насмехался над колдуном, мол, кончилось их суеверное время, все по-новому будет. Вроде как даже по уху ему съездил. А потом проспался и сбежал. У них колдунов до сих пор жуть как боятся. И как подменили нашего Жозефа, бледный, серый весь. В палатке все сидел и трясся. Я его помню, спросил, что да как. Он и признался, что пока спал пьяный у себя в деревне, кто-то ему прядь волос отрезал.

Все твердил: «Это колдун, колдун! Нет мне спасенья!» Мы уж и смеялись над ним, что в Москве учился, мир повидал, а суеверий своих никак не бросишь. Он только и ответил, что мы, белые, не понимаем ничего в том, что у них тут происходит. Нгогве – колдун по-ихнему теперь получил над ним власть, и кранты, мол…

Кончился лейтенант Нгема, как солдат. Выл днем и ночью, плакал и молился. Однажды ночью, в конце марта 1976 года, мы с Андрюхой Чумаковым, тоже из наших советников, засиделись допоздна. Наша водка от малярии и иных африканских болезней, надо признать лучшее лекарство. Вот и лечились мы. Вдруг переводчик Жозеф к нам на веранду забежал, серый весь, это негры так бледнеют. Трясется, аж подпрыгивает. Губищи, как подметки толстые, ходуном ходят. Голый, в чем мать родила, конец, чуть не до колена болтается! Я, говорит, сегодня умру, нгогве призывает меня, он мою душу сожрал! Ну и всякую другую чушь! И стал просить, чтобы, когда он умрет, мы, прежде чем хоронить, зубы ему выбили, а лучше вовсе голову отрезали и в другом месте закопали, а лучше и вовсе, труп сожгли. И убежал, только его и видели. Мы с Андрюхой, еще дивились, какой дикий они народ, а социализм строят.