Роджер Желязны - Песнопевец

- А как вы думаете, на что был бы похож ваш мозг, если бы вы никогда не спали?

- По-моему, это трудно представить. Думаю, что это мне показалось бы крайне утомительным со временем, если не...

- Если не что?

- Если бы я не получал отдыха в виде периодической дневной дремоты, я полагаю.

- Я думаю, что тоже самое может быть и у дельфинов, хотя с умственными способностями, которыми они обладают, я не нуждалась бы в периодичности.

- Я не совсем вас понял.

- Мне кажется, они достаточно одарены, чтобы одновременно и дремать, и обдумывать что-нибудь сквозь дремоту, а не рвать процесс мышления на кусочки.

- Вы имеете в виду, что они постоянно слегка подремывают? Они отдыхают душой, мечтают, отстраняясь на время от мира?

- Да, мы делаем то же самое - только в гораздо меньшей степени. Это нечто вроде постоянных размышлений на заднем плане, на уровне подсознания: слабый шум, продолжающийся, пока мы заняты каким-либо важным делом, и более давящий на сознание. Мы учимся подавлять его - это то, что мы называем "учиться сосредотачиваться". Сосредоточиться - в какой-то степени означает "удержать себя от дремоты".

- И вы считаете, что дельфины одновременно могут и спать, и вести нормальную умственную деятельность?

- Да, нечто вроде этого. Но в то же время я представляю себе этот сон как некий особый процесс.

- Что значит "особый"?

- Наши сны в значительной степени визуальны по своей природе, ибо во время бодрствования мы ориентированы в основном на видеоряд. Дельфины же, со своей стороны...

- Ориентированы на звукоряд. Да. Если допустить этот эффект постоянного сна и наложить его на нейрофизиологическую структуру, которой они обладают, то похоже, что они могут плескаться, наслаждаться своими собственными звуковыми снами.

- В какой-то мере - да. А не может ли подобное поведение быть подведено под термин: "людус"?

- Я даже не знаю.

- Одна из форм его, которую греки, конечно, рассматривали как особый вид деятельности, дав ей название "диагоги", лучше всего переводимое как "умственное развлечение", "досуг для ума". В эту категорию входила музыка, и Аристотель, размышляя в своей "Политике", какую пользу можно извлекать из нее, допуская, в конце концов, что музыка могла приносить пользу, делая тело здоровым, способствуя определенному этосу и давая нам возможность наслаждаться вещами в собственном виде - что бы это ни означало. Но, принимая во внимание акустический "дневной сон" в этом свете как музыкальную разновидность "людуса" - хотела бы я знать, не может ли это действительно соответствовать определенному этосу и благоприятствовать особому способу наслаждения?

- Возможно, если они владеют опытом.

- Мы по-прежнему даже близко не понимаем значения иных звуков. Полагаете, они озвучивают какую-то часть этих опытов?

- Возможно. Но если бы у вас были другие предпосылки?

- Тогда это все, что я могу вам сказать, - ответила она. - Мой выбор увидеть религиозное значение в спонтанном выражении "диагоги". Ваш выбор может быть другим.

- Да. Я принимаю это как психологическую или физиологическую необходимость, даже рассматривая это так, как предлагаете вы - как форму игры или "людус". Но я не вижу способа выяснить, действительно ли такая музыкальная деятельность есть нечто религиозное. В этом пункте мы не способны полностью понять их этос или их собственный способ мироощущения. Концепция настолько чуждая нам и извращенная, насколько, вы понимаете, отсутствует возможность общения - даже если бы языковый барьер был бы куда слабее, чем сейчас. Короче, кроме действительного поиска способа влезать в их шкуру и, отсюда, принять их точку зрения, я не вижу способа вычислить религиозные чувства здесь, даже при условии, что все остальные ваши предположения верны.

- Вы, конечно, правы, - согласилась она, - выводы не научны, если они не имеют доказательств. Я не могу доказать этого, ибо это только ощущения, впечатления, интуиция - и я предложила их вам только в этом качестве. Но иногда, наблюдая за тем, как они играют, слыша издаваемые ими звуки, вы можете согласиться со мной. Подумайте над этим. Попробуйте это почувствовать.

Я продолжал глядеть на воду и небо... Я уже услышал все, за чем я сюда шел, а остальное было не так уж важно для меня, но подобное удовольствие на десерт я имел далеко не каждый день. И я понял затем, что девушка понравилась мне даже больше, чем я думал, и очарование это росло в то время, когда я сидел и слушал - и не только из-за предмета беседы. Так, отчасти продолжая разговор, а отчасти из-за своего удивления, я сказал: