Станислав Лем: Собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Пьесы о профессоре Тарантоге

Т а р а н т о г а. Нет, если известны лучшие методы...

1-й п о с е т и т е л ь. Когда-то считали только на пальцах и на бумаге. По-вашему, следует поступать так и дальше?

Т а р а н т о г а. Разумеется, нет, раз для этого есть машины. И что же?

1-й п о с е т и т е л ь. Когда-то веру, которая была нужнее домов и машин, можно было нести людям прямо и непосредственно. Это прошлое, и его не воротишь. Но потребность осталась, и с ней нельзя не считаться. Мы возвели материальный мир, мир машин — машину огромную и бездушную. Теперь мы должны вдохнуть душу в эту машину. Нет, не так: мы должны создать новый мир, стоящий над видимым миром, мир понятий, мир, построенный из информации, и дать его человеку. И человек, не теряя опоры под ногами, станет в нем жить.

Т а р а н т о г а. Похоже, в ваших речах нет скрытого цинизма, как я было подумал. Вы говорите не об обмане людей ради их утешения, а о создании совершенно новых верований взамен религиозных. Но этого сделать нельзя. Ведь сначала кому-то пришлось бы все это выдумать: мир, в который следует верить, факты, из которых он состоит, и этот кто-то будет знать, что он сам это выдумал. Следовательно, вначале будет обман. Пусть даже самый возвышенный по намерениям, родственный, быть может, искусству, — но все же обман. Этого нельзя избежать.

2-й п о с е т и т е л ь. Вы правы в том, что этого не сделаешь ни за день, ни за десять лет. Однако вы думаете о будущем в категориях прошлого — таких, как «искусство», «обман», «выдумать» и так далее. Если мы скажем вам «информатика», вы подумаете о компьютерах, которые считают пилюли и звезды, резервируют места в гостиницах, переводят с одного языка на другой, и будете правы. Как прав был и тот, кто две тысячи лет назад говорил о горсточке странствующих из города в город евреев, что это, мол, простые галилейские рыбаки, среди которых подвизается сын то ли плотника, то ли столяра. Разве это не было правдой? А между тем это была не вся правда.

Т а р а н т о г а. Должен признаться: я испытываю некоторое удивление. Вы действительно не изобретатели — скорей уж апостолы. Но я так и не узнал, что вы проповедуете. Чей приход хотите вы возвестить? Информатики? Компьютеров, которые изменят и усовершенствуют мир? Каким образом? Откуда и почему? Ведь это всего лишь одна из профессий — научная информация плюс эксперты, плюс машины, и ничего больше. Или в эти машины невесть откуда снизойдет дух нового откровения?

1-й п о с е т и т е л ь. Профессор, мы не проповедуем никакой определенной веры. Ваше главное возражение касается авторства веры. Дескать, вера при своем зарождении должна быть окутана тайной, и нельзя указать того, кто ее выдумал. Отсюда, по-вашему, следует, будто ничего нельзя сделать. Это не так. Тайна останется, но будет совершенно иной, чем в религии, — тайна, находящаяся не где-то там, вне мира, вне жизни, а здесь. Вижу, вы готовы мне возразить. Вы хотите, чтобы я прямо сказал: кто, каким образом, на основе каких планов и принципов начнет конструировать эту новую веру, новое жилище человеческой мыслй. Так вот: я не могу пользоваться будущими понятиями для обозначения будущих вопросов, потому что они еще не возникли. Я вынужден обращаться к понятиям нашего времени, и потому-то дело идет так туго. Я могу заявить: «Появится инженерия смыслов и ценностей — не для фабрикации пропагандистских иллюзий, а для служения потребностям человека». Я мог бы сказать: «Когда-нибудь будет соткана всемирная сеть информации, защищенная от вторжения экономического своекорыстия и посягательств насилия, сеть, извлекающая из себя тончайшую паутину благих смыслов человеческого существования». Я мог бы сказать: «Последним оправданием какого угодно дела может быть не само это дело, но нечто стоящее над любыми делами; и когда традиционные источники подобного оправдания иссякают, нужно подумать о новых». Или: «Если можно изобрести новую технику, можно изобрести и новые ее применения». Я мог бы придумать множество иных уподоблений, но все они не передают сути. В определенном смысле священник у алтаря ведет себя как дегустатор и как домашняя хозяйка одновременно: сначала потягивает вино из чаши, потом протирает ее куском материи. Пьет вино и вытирает посуду. Ведь правда? Конечно. Но разве об этом речь? Речь скорее идет о союзе с Богом. Но мы не такой союз проповедуем. Мы проповедуем союз человека с самим собой, переход — путем создания новых оправданий его бытия — к оправданиям следующего порядка. Тут вы готовы вмешаться: «А значит, при помощи лжи?» Но это не будет ложью. Это уже не будет ложью. Почему? Да потому же, почему колоссальный пожар — уже не пожар, но звезда, а невероятно сложное химическое соединение — уже не химическое соединение, но жизнь. Точно так же идеальная имитация мышления становится настоящей душой, и, раз уж вы заговорили об этом, идеальная ложь — хотя бы искусство — становится правдой. Разве слова «человек может летать» не были когда-то неправдой? Были — ведь тогда он не мог. Ученый, получивший вирус в пробирке, сам не отличит настоящий вирус от копии, потому что они и вправду неотличимы.