Юлий Буркин: Рок-н-ролл мёртв

- Ну, это-то мы сейчас устроим, - говорит Эдик и набирает по телефону номер.

- Алле! - говорит он. - Антон? Тоша, что делать будем? Ром пропал, как сквозь землю. А у нас концерт сегодня. Ты не знаешь, где он?.. Нет?.. Отменять? Слушай, жалко, там все так круто приготовлено... Ладно, понял... Ладно, не беспокойся, нам так и так туда за аппаратом ехать. Сиди дома... Не за что... Да, а как с вертолетом быть? Как предупредить, что не нужен?.. Встретить?.. Да уж ладно, я сам... Ну все, привет, - и положил трубку.

- Класс! - восхитился Клен. И я был согласен с ним. Был бы прошлой ночью на моем месте Смур, он бы, наверное, не наделал столько глупостей.

Весь день мы проторчали в ДК ВДНХ, где сейчас "Дребезги" арендуют зал для репетиций. Мы вспомнили три наших старых хита, те, что играли до прихода Рома ("Дай мне шанс", "Беглый монах" и "Электрическая линия"). Но это - "для разминки"; на выступление же я написал новый текст, который будет состыкован с гимном "Дребезгов". Мы пробовали, ругались, курили, пили кофе и пробовали снова. И то нам казалось, что все - очень клево, то - что Смур прав, и все - жутко неубедительно. А ведь нам, по задумке, предстояло не просто сыграть и спеть, а устроить такой кипеш, чтобы все газеты писали...

...Заглянул администратор ДК и сказал, что к телефону зовут "кого-нибудь из музыкантов". Пошел Смур, а вернувшись, сообщил, что искали меня - "какой-то Гриднев". "Это тот самый следователь, - объяснил я, - что ты ему сказал?" "Соврал на всякий случай, что ты не появлялся". "Правильно, - одобрил я, - не до него", а сам подумал: "Интересно, что ему от меня надо?"

Но вот настал вечер и мы, пересаживаясь с трамвая на автобус (из нас только у меня есть машина, да она так и осталась стоять возле Тошиной дачи; при том - в жутком состоянии), двинулись в сторону стадиона. Точнее - к пустырю неподалеку, куда должен подлететь за нами небольшой спортивный вертолет.

...Он завис над центром переполненного людьми неосвещенного стадиона, и со всех концов к нему потянулись разноцветные лазерные нити. Со сцены в этот момент уходили ребята из питерского "Горячего льда". Вертолет снижался, двигаясь к подмосткам и метрах в пятнадцати над ними - завис. Упала складная лестница. Первым начал спускаться Клен. Но для толпы он почти невидим: его не освещают.

Мы двинули за ним лишь тогда, когда услышали внизу бешеный грохот его барабанов. Пока все идет по сценарию, разработанному еще вместе с Ромом.

Барабаны перекрывают даже рокот лопастей. Нас зарницами выхватывают из тьмы яркие белые сполохи стробоскопа. Почти одновременно мы спрыгиваем на сцену и на миг задерживаемся на ее краю, пронзая указательными пальцами пустоту перед собой. Джим и Смур бросаются в разные стороны - к инструментам, а я остаюсь посередине - перед стойкой с микрофоном. Я не опустил руки, а обвел ею человеческое море внизу, и по тысячам голов заметались в испуге серебряные круги прожекторов.

По традиции, да и не разобрав, что на сцене - вовсе не их кумир, зрители сначала неуверенно, а затем - все громче, начинают скандировать: "Ро-ма! Ро-ма!" На это я и рассчитывал, сочиняя новый текст. Я собираюсь, словно готовясь к прыжку, и выплевываю в ухо микрофона:

- Ты жить не научен был исподтишка!

Стадион продолжает скандировать: "Ро-ма! Ро-ма!" И я бросаю вторую строку:

- А мы вот не можем так: кишка тонка!

Я повторяю это еще и еще раз, пока люди не начинают понимать, что от них требуется. Они включаются в игру, и теперь под аккомпанемент ударных Клена мы выкрикиваем поочередно:

- Ро-ма, Ро-ма!

- Ты жить не научен был исподтишка!

- Ро-ма, Ро-ма!

- А мы вот не можем так: кишка тонка!

- Ро-ма, Ро-ма!

- Ты жизнь любил, но не ту, что у нас!

- Ро-ма, Ро-ма!

- Ты грешной звездой промелькнул и погас!

- Ро-ма, Ро-ма!

- Но вот он - твой свет, вот он - живет!

- Ро-ма, Ро-ма!

- Он с нами, он в нас, и он разобьет

Вдребезги,

вдребезги,

вдребезги...

Тут ритм становится жестче, а мелодия незаметно переходит в традиционный гимн, и я продолжаю:

- ...Вдребезги проклятый мир!

Вместе мы - монстры, мы - сверхчеловеки...

Вдребезги проклятый мир!!!

Неожиданно, как бы на полуслове, музыка обрывается, и за моей спиной падает огромное полотнище. Прожектора, вспыхнув, освещают гигантский портрет Рома. Белозубая улыбка завораживает стадион, и в воздухе повисает, готовая лопнуть от собственной тяжести, зловещая тишина.

Так с полминуты молча смотрит Роман на людей, испытующе заглядывает им в лица. А я снимаю микрофон со стойки, поднимаюсь на возвышение к кленовым барабанам, захожу ему за спину и, оказавшись прямо под портретом, начинаю говорить: