Грег Иган - Лестница Шильда

Чикайя сказал:

― А вдруг это привнесенное нами загрязнение? Невелика будет польза от такого открытия.

― Ну и что? Ты подумай: ничто из привезенного нами на эту планету не могло мутировать самостоятельно. Каждая клетка каждого растения, каждая клетка в наших телах содержит пятьдесят самоубийственных ферментов, вырезающих всю генетическую линию при первой же ошибке. Оно не в большей мере наше, чем… какая-нибудь странная, непонятно кем изготовленная машина, которую могли бы раскопать там, во льдах.

Чикайя начинал уставать от постоянной балансировки на покатой крыше. Он сел и прислонился к ребру. Его температура сейчас равнялась температуре тела. Как только закончится Замедление, ребро раскалится до точки кипения воды.

Что больше понравится местной форме жизни?

Развилась ли она тут еще до Замедления и приспособилась к относительному похолоданию или же, наоборот, выбралась из оледеневшего дерьма и колонизировало радиатор лишь после того, как Замедление уничтожило ее хрупкую экологическую нишу?

Мариама села подле него.

― Нам придется уйти, — сказала она.

― До утра нельзя подождать?

― Я не про нас в этот самый миг. Мы все должны будем покинуть Тураев. Они эвакуируют планету! Мы все уйдем куда-нибудь.

Она улыбнулась и добавила с притворной завистью:

― Мне всегда хотелось стать той, кто выведет это местечко из ступора. Но сдается мне, что ты отбил у меня сие почетное звание.

Чикайя сидел безмолвно, чуть хмурясь. Слова продолжали звенеть в его ушах. Он понимал, что она права. Таков универ сальный принцип любой космической цивилизации. В каждом из трех особых случаев планету объявляли карантинной и предоставляли своей судьбе. Впрочем, из тех миров только один был уже заселен. Местные формы жизни развились и вымерли задолго до запуска колонистами первых спор. Но какими бы крохотными и рассеянными они ни были, четкая химическая сигнатура в атмосфере после них осталась.

У него слезы навернулись на глаза. В эйфории он и позабыл, какая неприятная судьба ждет его родные мир и город, ставшие местом находки четвертого подтвержденного примера внеземной жизни. Он мог бы пережить позор от своей ребяческой выходки, оправданной столь неожиданным открытием. Но он рисковал проявить к обычаям, связавшим воедино народ Тураева, нечто худшее, чем непослушание и неуважение. Он рисковал уничтожить свой мир.

Ему не хотелось плакать при Мариаме, и он обрушил на нее бессвязный поток слов.

Все, что он когда-то планировал и намечал на будущее, повержено и растоптано. Он мог бы однажды отправиться в далекое путешествие, как Эрдаль, но синхронизации не потерял бы, не оставил бы позади друзей и семью. Сорок пять поколений обжили эту планету, и он не мог бы прижиться больше нигде. А теперь его силком оторвут от родного мира. И не только его: девять миллионов человек постигнет та же участь.

Когда он остановился перевести дыхание, Мариама успокоительным тоном вставила:

― Все можно унести с собой. Каждое здание. Каждое поле. Ты сможешь заснуть и проснуться в тысяче световых лет отсюда на Новом Тураеве, и пока не посмотришь на звезды, не поймешь, что случились перемены.

Чикайя жестко ответил:

― Ты прекрасно знаешь, что этого никогда не случится, ты сама пять минут назад об этом раскаркалась! — Он утер глаза, стараясь не обращать бесполезный гнев против нее. Он всегда понимал, чего она хочет, и не мог ее за это винить. Но в чем бы она его сейчас ни убеждала — все напрасно.

Мариама молчала, Чикайя же понурил голову и спрятал лицо в ладонях. Для него выхода не было. Только взрослые наделены правом отключить свой квасп и выбрать самоуничтожение. Если бы он бросился с крыши и переломал позвоночник, если бы он облил себя с головы до ног нефтью и сжег, это бы ни к чему не привело, но лишь окружило бы его куда большим всеобщим презрением.

Мариама положила руку ему на плечи.

― На скольких мирах, — сказала она испытующе, — найдена жизнь? Как ты думаешь?

― На трех, не считая Земли.

― А я так не думаю. Их могло быть десять или несколько сотен.

У Чикайи побежали мурашки по коже. Он посмотрел вверх и в звездном свете поискал ее глаза, размышляя, не разыгрывает ли она его. То, что она только что предположила, намного превосходило мерзостью все, уже совершенное ими прежде.

Она сказала:

― Если тебе кажется, что от этого будет столько вреда, что множеству людей это принесет только горе, я к тебе прислушаюсь.