Юрий Бурносов - Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник)

И все-таки меня хватило на последнюю бессмысленную попытку освободиться. Я намеревался выбить Бертилде ее кривые зубы, и наручники в принципе сгодились бы для этого. Разбейся мы все втроем в «мерседесе», меня бы и это устроило. Но проклятый Марио был начеку.

Удар пистолетной рукояткой по затылку отправил меня в темноту, которая оказалась всего лишь краткой передышкой на пути сквозь сумерки.

Теперь я здесь, в этой комнате, где нет окон и даже мое личное время остановилось навсегда. И, конечно, здесь нет ничего похожего на ширму, а значит, нет и выхода для меня. За часы, что тянутся как годы, мои слезы собираются у моих ног в желтоватые лужицы, но плакать бесполезно. Пространство вокруг меня уменьшается с каждым днем. Стены сближаются, пока я не начинаю задыхаться. Но никогда не задохнусь.

Я говорю об этом им , но слышу в ответ, что стены неподвижны. Те, кто замурован в стенах, раньше тоже плакали, и из камней проступала влага. Эта влага застывала, и постепенно образовался слой мягкой пористой массы, сквозь которую уже не просачиваются ни слезы, ни крики, ни мольбы, ни шепот сожаления. Я остался совсем один, и этот ужас невозможно передать. Они победили. До сих пор не могу понять, где и в чем я ошибся. Я старался все делать правильно.

Хозяин не приходит ко мне и больше не разговаривает со мной. Зато другие говорят слишком много и несут при этом какую-то чушь. Однажды меня привели к существу, которое заточило меня в этой комнате. Оно оказалось все еще похожим на человека, окружавшие его слуги – тоже. Я узнал в нем тибетца и все понял. У него была дырка во лбу, но он не выглядел мертвым. Демоны не умирают просто так.

Правда, потом я разглядел в дырке «третий глаз». Этот «глаз» следил за мной даже тогда, когда обычные глаза смотрели в другую сторону. А на левом рукаве у тибетца красовалась странно знакомая мне эмблема – меч в окружении рун.

Он спросил меня, зачем я сделал то, что сделал. Я не знал, о чем речь, но ответил честно: мне приказал Хозяин. «Нет никакого Хозяина, – сказал тибетец. – Твой Хозяин – тут». Он коснулся пальцем моего лба. И постучал, как будто это была дверь и как будто он ожидал, что ему откроют. К сожалению, я был связан. Но мне почти удалось откусить ему палец.

Тогда вся свора набросилась на меня. Они спрашивали меня, почему я убил свою секретаршу фрейлейн Шефер и до неузнаваемости изуродовал ее лицо. Это какая-то чудовищная ошибка. Я ее не убивал. Я ничего такого не помню. Они развернули у меня перед глазами мятую «Бильд» месячной давности. На всю страницу – статья с моей фотографией. Не пойму, откуда взялся этот снимок. На нем я выглядел просто отвратительно: улыбка и глаза человека, в чьем мозгу бродят идеи, которым лучше бы там и оставаться. Рядом была фотография Ингрид. Никаких уродств я не заметил. В статейке меня называли «свихнувшимся адвокатом», «этим чудовищем Кляйбером» и «Отто-психотто». Если уж газеты взялись за травлю, мне никогда не отмыться. Меня вырвало желчью.

Они говорили мне, что когда-то давным-давно я сжег дом, в котором находились двое взрослых и одна маленькая девочка. Они спрашивали меня, не знаю ли я, случайно, кем были сгоревшие люди. Я не знаю. Я ничего такого не помню.

Они говорили мне, что я насмерть сбил двух мальчиков, катавшихся на велосипедах, и скрылся с места происшествия. Я этого не помню.

Они спрашивали меня, не знаю ли я, кто отрезал голову несчастной старухе Циммерман, затолкал ей в рот ее же драгоценности и спрятал голову в моем сейфе. Я не знаю. Могу только заметить, что своей назойливостью вдова Циммерман способна вывести из себя даже святого.

Существо – по виду маленький итальянец – спрашивало меня, не знаю ли я, кто застрелил шесть девушек-танцовщиц в театре-кабаре «Гимле», что находился в доме номер тридцать один на Мантойфельштрассе, а потом взорвал само здание. Я не знаю.

Они говорили мне, что я зарезал владельца кафе «У Генриха» и нескольких посетителей. В другой газетенке, которую они подсунули мне, смаковались подробности. Якобы мне не понравилась игравшая в кафе музыка и я потребовал сменить пластинку, а когда Генрих сказал, что надо считаться с мнением других, достал нож. Из некоторых частей мужских тел я приготовил жареные колбаски. Прибывшие полицейские во главе с криминальинспектором Паульзеном будто бы застали «ужаснувшую их картину»: я сидел за одним из столиков, среди груды окровавленных тел, и с аппетитом поедал колбаски, запивая их лучшим коньяком.