Юрий Бурносов - Мистериум. Полночь дизельпанка (сборник)

С явным отвращением она обвела меня взглядом с головы до ног.

– Где он? – Хриплый, почти мужской голос.

– Кто? – Я понимал, что вопрос не блещет, но мало ли о ком речь. Или о чем.

– Билет, – терпеливо уточнила она.

Вот оно что. Похоже, я не знал о Послесмерти кое-чего существенного. А как был собой доволен.

– У меня его нет.

– Верю. Видел бы ты свою рожу.

– А что не так с моей рожей?

– Ты не похож на человека, у которого в кармане билет в Гимле.

Мне оставалось только пожать плечами и ждать, пока розовое авто уберется с глаз долой.

– У кого? – спросила брюнетка, предпочитая обходиться минимумом слов.

– Маленький мужчинка с большим пистолетом. Возможно, итальянец.

– Где он сейчас?

– Не знаю.

– Садись. Поможешь опознать.

Я задумался. Я же говорил вам, что осторожность – моя главная черта. И насчет переизбытка острых ощущений тоже говорил. Мне хотелось добраться до комнаты с ширмой, попасть в свою берлогу, выпить… и ждать звонка.

– Эй, – сказала она почти как герр Кристиансен. – Ты ведь судебный пристав, верно?

– Был.

– Добро пожаловать в клуб бывших.

– Так ты тоже?..

– Ну да.

– А по тебе не скажешь.

– Нет такой работы, чтобы не сыскалась еще хуже.

– У тебя плохая работа?

– Ты даже не представляешь насколько.

– Но тебя устраивает?

– Мне хорошо платят. Год за три.

Этого я не понял, но на всякий случай сказал:

– Меня бы устроило.

– Хочешь вернуться на службу?

– Не уверен, что это возможно.

– Не уверен, но хочешь?

– А с чего такая забота?

– С того, что мне нужен билет.

– Так это правда?

– Что?

– Разговоры про Гимле.

– Зависит от того, что ты слышал.

– Слышал разное…

– Хватит трепаться, у меня дела. Садись в машину или иди куда шел.

К тому моменту я решил рискнуть. Тем более что еще неизвестно, в каком случае я рисковал больше. Обошел машину и уселся рядом с брюнеткой. Да, «семьсот семидесятый» шикарная машина.

– Как тебя зовут? – спросила она, резко тронувшись с места.

– Отто Кляйбер.

– А я Бертилда. Упустил клиента?

– Скользкий попался.

Она хохотнула.

– Ха! Ты думал, они все пойдут за тобой, как бараны?

– А куда им деваться? Не я, так кто-нибудь другой.

– Куда деваться, говоришь? Да хотя бы в Гимле.

– Слушай, как попадают в эту твою Гимле?

– Ты, я вижу, мужчина немолодой, но совсем зеленый. Ты в Послесмерти хоть чем-нибудь, кроме клиентов, интересовался?

Я вынужден был признать, что нет. Мне хватало забот с доставкой. Сожаление об утраченных возможностях снова отозвалось тупой болью в грудной клетке. И тут я заметил тщедушную фигуру на краю тротуара. Пару секунд спустя стало ясно, что это коротышка итальянец. Убегать он явно не собирался и улыбался так, словно встретил старых друзей. Мне бы насторожиться, но я окончательно запутался в происходящем.

– Он? – спросила Бертилда, тоже как-то странно ухмыляясь.

– Он, – подтвердил я.

– Ну а кто же еще, – бросила она, останавливаясь рядом с обладателем вожделенного билета.

Итальянцу почти не надо было наклоняться, чтобы заглянуть в машину. «Маузер» появился в его руке как по волшебству. Он держал меня на мушке, пока Бертилда доставала браслеты и застегивала их на моих запястьях. Потом он уселся сзади.

– Ну и зачем вам это?

Еще до того, как мне ответили, у меня во рту появился кислый привкус окончательного поражения.

– Спроси у своего хозяина, – процедила Бертилда. «Мерседес-бенц» уже мчался дальше.

– А как же билет?

Она расхохоталась. Коротышка подхватил. У него был особенно неприятный смех, театральный и с повизгиванием.

– Надо же, – заметила Бертилда, отсмеявшись, – они все еще покупаются на эту дешевку. Ладно, так и быть. Марио, покажи ему.

Итальянец бросил мне на колени бумажку, похожую на ту, которую я мельком видел в заведении «У Генриха», только почему-то слегка обгоревшую по краям. Теперь я смог прочитать, что на ней написано. Это был билет в театр-кабаре «Гимле» на костюмированное представление с участием комика Марио Торрегроссы. По крайней мере, фамилия у комика была забавная для такого коротышки. Судя по дате на билете – 1 сентября 1939 года, – представление давно состоялось.

Я уронил голову и несколько долгих минут провел в прострации. Я был раздавлен тяжестью окончательного поражения, внезапным осознанием навеки упущенного шанса, своего бессилия и крушения возлагавшихся на меня надежд. И снова это гнетущее подозрение: по какой-то неведомой причине именно я мог изменить ход событий, чему-то воспрепятствовать, кому-то помешать, кого-то спасти – но не понял вовремя, не стал той ничтожной песчинкой, которая разрушила бы набиравший обороты гигантский механизм заговора, а теперь уже поздно, поздно, поздно…