Алексей Резник - Черная Шаль. Книга 1

Прежняя простая и ясная логика, в течение прошлой жизни руководившая безупречным и предельно целесообразным поведением стрэнга, этой ночью дала серьезный сбой. Он продолжал любить и помнить своего первого, долженствующего оставаться и единственным, хозяина, но любовь и преданность ему заметно девальвировались за последние несколько суток. Стрэнгу не казалось больше, что настоящий хозяин оказался им бессовестно предан.

Да стрэнг и не мог вспомнить, собственно, механизм предательства – по какой причине и каким образом оно произошло и насколько виноват оказался в нем сам хранитель мертвецов. Во всяком случае, сейчас, он в полной мере пожинал плоды происшедшей катастрофы, без сожаления вспоминая о брошенном им старом хозяине, с нескрываемым вожделением вспоминая вкус крови Антонины Кирилловны и Михаила Ивановича, со светлой грустью почти несбыточно мечтая о Нетленных Лесах и совсем не представляя, как будет складываться его ближайшее будущее.

Аджаньга пружинисто вскочил на ноги – на длинные стройные ноги, под гладкой золотистой кожей обвитые литыми могучими мышцами. Ноги переходили в узкий таз, на котором покоилось широкогрудое крутоплечее туловище дискобола международного класса. Мощные бицепсы и трицепсы рук, поражающих своими размерами и гибкостью, шевелились сами по себе, напоминая голодных энергичных питонов.

На крепкой, тоже гипертрофированно мускулистой, шее прочно сидела большелобая, рыжая голова в лицевой части покрытая частыми крупными веснушками, оснащённая ярко-зелеными выразительными глазами, глубоко спрятанными под мохнатыми бровями цвета пламени, широким толстогубым, в целом, неприятным жабьим ртом, носом, размерами и формой являвшимся копией мордочки новорожденного муравьеда, и удлиненным тяжелым подбородком, при первом взгляде на который, невольно возникала мысль, что таким подбородком легко раскалывать окаменевшие грецкие орехи – резким движением головы сверху вниз, если, конечно, орехи рассыпаны по твердой плоской поверхности.

Страшное, уродливое, что и говорить, получилось у мутировавшего унгарда лицо, но он не был искушен в эталонах человеческой красоты, и посмотрев в зеркальце, предусмотрительно приготовленное кураторами, остался вполне удовлетворен тем, что увидел. Затем неслышно и невидимо включилась программа адаптации. Аджаньга внимательно вгляделся в содержимое двухметрового баула, изготовленного из кожи болотного смурга.

Сначала ему даже показалось, что перед ним лежит настоящий живой смург (этих коварных, опасных тварей много водилось в болотах, со всех сторон окружавших родную деревню Аджаньги) и он инстинктивно отдернул ногу, но программа адаптации заработала на полную катушку и Аджаньга перестал грезить наяву и правильно сидентифицировал лежавший перед ним раскрытый дорожный баул с ёмкостью для переноски личных вещей. И далее мозг Аджаньги начал функционировать в режиме, обычном для любого земного жителя, обладающим средним уровнем интеллекта.

Он безошибочно выбрал из множества разнообразных предметов, наполнявших баул, новые свежие семейные трусы, майку, носки, кроссовки, тугие темно-синие джинсы и шерстяную темно-красную рубаху в чёрную клетку с длинным рукавом. Пошарив пальцами во внутреннем боковом отделении баула, Аджаньга вытащил оттуда пухлый бумажник, где хранились паспорт и военный билет на имя Куйсмана Сергея Герхардовича, а также – пачка российских рублей и американских долларов. Внимательно перечитав свои паспортные данные и пересчитав деньги, он засунул бумажник в нагрудный карман рубахи. Застегнул молнию замка на бауле, взялся правой рукой за широкие лямки, легко перекинул их через правое плечо, несколько раз подряд напряг и расслабил мышцы ног, рук, спины, живота, довольно улыбнулся, причем, улыбка получилась именно жабьей, стегоцефаличьей – углы толстых губ вытянулись не вверх, а вниз, ну, а главное – Аджаньга почувствовал себя уверенно в окружавшем его бесконечно чужом и непонятном мире.

Даже предстоящая схватка со стрэнгом перестала казаться Аджаньге затеей, заранее обреченной на неудачу. Только в какой-то краткий миг, неизвестно почему и откуда, налетел на Аджаньгу шквальным порывом кусок одного печального воспоминания: он, маленький Аджаньга, и пожилая мать Аджаньги – страдавшая хроническим воспалением обоих копыт, и поэтому постоянно хромавшая, как-то раз в тревожных темно-багровых сумерках отправились ловить съедобных змей на ближайшее болото. Дома – в грязной убогой хижине под полусгнившей крышей, предвкушая богатый улов их с надеждой и нетерпением ждали безногий отец и две парализованные маленькие сестренки, еще меньшие, чем сам Аджаньга.