Николай Железников - Голубой уголь

Больше всего там было японцев. Среди них много женщин, некоторые с детьми. Одна, свернувшись калачиком на кресле, кормила ребенка. Против входа, положив подбородок на закутанные в обрывки газеты руки, сидела миниатюрная японка и выжидающе с некоторым недоумением смотрела на фонарь Коврова. Казалось странным, что она не мигает. Между столом и дверью ничком на полу лежал пожилой матрос. Поза его выражала крайнюю степень отчаяния.

Ни на ком из пассажиров ледяного парохода не было зимней одежды. Кое-где из-под невероятных балахонов, наскоро сшитых из мешков, полотенец, занавесей, выглядывали обрывки пестрых летних тканей, точно эти пассажиры собрались в непродолжительную летнюю прогулку и совсем неожиданно попали в полярные льды. Об этом же свидетельствовало и состояние самой кают-компании. Обшивка со стен сорвана, у кресел выломаны ножки, от пианино остался лишь огромный клубок перепутавшихся струн. Стилизованный дракон на потолке свирепо уставился вниз жуткими стеклянными глазами, электрическими лампочками. Посреди каюты на полу стояла грубо сделанная железная печка, вокруг нее в золе лежали жалкие обломки мебели. Труба от печки уходила в стену. Цветные рельефные орнаменты на потолке закоптились, стали рыжеватогрязными.

Ковров подошел к дивану и начат подробный осмотр трупов. Остальные нерешительно присоединились к нему.

— Они умерли не только от холода, но и от голода, — первым нарушил молчание Бураков. — Смотрите, как все они распухли.

— Но ведь угля-то сколько в трюме! — сказал Алфеев. — Неужели не могли им топить?

— Вероятно ослабели от голода. Да и выйти не сумели. Видал на лестнице… этот, с кинжалом? Так у двери и замерз, сердешный, — ответил Деревяшкин.

В каюте видимо находилось и несколько матросов, насколько можно было судить по одежде. Среди них — два европейца. Кроме нескольких документов на японском языке не нашли ничего, что могло бы объяснить причины катастрофы. Зато в карманах трупа, найденного на лестнице и принадлежащего европейцу, отыскали объемистую записную книжку, исписанную мелким неразборчивым почерком. Ковров перелистал ее и спрятал в карман.

— Это написано по-английски. Когда-то я со словарем кое-как читал английские технические книжки; здесь вряд ли что-нибудь разберу… да и почерк головоломный…

Остальные вовсе не были знакомы с английским языком.

На другой день очистили каюту. Трупы вынесли наружу и похоронили в братской ледяной могиле. Все мелкие вещи и документы Ковров увязал в отдельные свертки и аккуратно сложил их в каюте. Потом принялись за дальнейшие «раскопки».

Все, кто только мог поднять кирку, работали не покладая рук, и чем дальше, тем с большим упорством долбили лед. Тут же на палубе наскоро обедали. Неохотно отрывались от работы для сна, при чем некоторые иногда не возвращались в лагерь, а спали на замерзшем пароходе.

Прошла вторая неделя «раскопок». Удалось проникнуть почти во все внутренние помещения парохода. Дольше и тщательнее всего обследовали машинное отделение. Котлы и машины оказались в порядке. В капитанской каюте нашли судовой журнал, но прочитать его не смогли — запись велась по-японски.

На пароходе нашли много джутовых канатов и тонких металлических тросов. Возобновившаяся постройка висячей лестницы пошла скорее: в день подвешивали в среднем метров по двадцать пять. Ковров торопил с постройкой лестницы. Дни становились все короче, скоро должны придти осенние сумерки, а потом и зимняя четырехмесячная тьма.

Когда исследование «недр» парохода подходило к концу, наступило внезапное улучшение в состоянии здоровья профессора Василькова. Он настойчиво потребовал рассказать ему все, что произошло после аварии дирижабля. Рюмин, исполнявший обязанности санитара, не спеша, в течение двух дней все рассказал. Затем профессору показали книжку, найденную на пароходе. Почти весь день он разбирал полустертые записи, и, когда товарищи пришли к ужину, вышел в общую комнату, устроился на принесенной с парохода кушетке и рассказал вычитанную им трагическую историю.

Выяснилось, что записная книжка была дневником служащего английской торговой фирмы, некоего Джонсона, застигнутого в Иокогаме землетрясением 1923 года. Джонсону удалось спастись на небольшом пароходе, штурмованном обезумевшей толпой. На пароходе оказалось слишком много перепуганных пассажиров и слишком мало команды, состоявшей вдобавок из одних лишь матросов. Один из них взял на себя обязанности капитана.