Полина Горбова - Шорох Дланы

В коридоре силы покидают ее, она опускается на ступеньки широкой мраморной лестницы.

– Черт! Черт! Я же сама этого хотела! Я сама! Что я теперь ему скажу?

В руках дрожит голографик, под пальцами бежит список контактов. Матильда, отзовись. Ты как старшая сестра, как мудрый сэнсэй, постигший жизни в ее простоте, ты все знаешь, ты подскажешь…

– Мира, привет. Как дела?

– Ты можешь за мной приехать? – голос падает. – Уже почти шесть. Ты занята?

– Что-то случилось? – беспокоится Матильда. – Мира, только не говори, что…

– Да, меня выгнали.

– Понятно. Я рядом, скоро буду, выходи. И постарайся не думать ни о чем, ладно? Отпусти ситуацию, как дзен-буддист…

– Этим я и занимаюсь по жизни…

– Нет, ты занимаешься саморазрушением!

Бывают моменты, когда чувствуешь себя полностью свободным, ничем не связанным, но вместе с тем бессильным. Отпустишь ситуацию, и приходит сиюминутное ощущение безграничных возможностей, которое сначала окрыляет, позволяет борзеть и хлопать дверьми, а затем сменяется абсолютной потерянностью. Дальше – что?

Что делать? Мысль граничит с паникой.

Ступеньки глухо стукают под ногами, за ними – холл, кончающийся турникетом. Дрон-охранник вращает головой и что-то пищит одобрительно.

В уютном внутреннем дворике толпятся студенты, разбившись на пары и тройки.

Мира ежится. Пойти бы куда угодно, только не домой – там ждет мрачное лицо отца, из строгого рта, вытянутого в полоску, отрывисто вырываются упреки, нравоучения, благородная мораль. Нотации, нотации, нотации. Одиночество. Муть. Тошнота. Только не сегодня.

Над Светочем гаснет очередной день. Далеко впереди, повиснув над горизонтом, из-за угла зеркальной высотки косо выглядывает Солнце. Как мухи, по воздушным трассам мечутся реактивные кары.

На парковке среди рядов обтекаемых каров ждет Матильда Кох, рыжая худая немка с ястребиными глазами. В льняном костюме и соломенной шляпе, из-под которой струятся прямые волосы. Матильда, опершись на серебристый капот, лениво машет рукой.

Не говоря ни слова, Мира залезает на переднее сидение. В зеркале заднего вида отражается шапочка черных волос, скуластое лицо с голубыми печальными глазами, похожими на два канадских озера.

Матильда заводит машину. Приподнявшись на несколько сантиметров над землей, кар гудит и покачивается, стабилизируясь в гравитационном поле.

– Они назвали причину? – спрашивает Мати.

– Неуспеваемость.

На лице Матильды читается разочарование.

– Последний курс. Как так можно? – с долей сожаления говорит она, слегка водя челюстью, словно удерживая на языке что-то обидное.

Мира молчит.

– Ты просто ленивая! – не выдерживает Кох. – Я не понимаю! У тебя есть хоть какие-нибудь цели в жизни? Хватит плыть по течению!

Мира смотрит в окно.

– Если ты, Мати – атомный ледокол, то я – лишь планктон, который временами кидают в стороны волны жизненных обстоятельств.

– Попробовала бы хоть что-нибудь завершить! – Матильда говорит сама с собой. – Любое дело. Хоть рисунок нарисуй – до конца! Ты даже не представляешь, какую радость и удовольствие приносит законченная работа!

– Дело в том, – говорит Мира, – что ты всегда знаешь, откуда и куда идешь, – голос делается меланхоличным и отстраненным. – А я ничего не знаю и ничего не хочу.

– Куда тебя отвезти?

– Не знаю. – Мира отцепляет от черного платья короткий упругий волос. – Куда-нибудь.

Влившись в гудящую вереницу транспорта, кар летит мимо стеклянных небоскребов, соединенных переходными мостами, словно веретеном деления. В приоткрытое окно дышит приятный весенний холодок, с крыш идет снег из лепестков цветущей вишни.

– Полетели в Булонский лес? – предлагает Матильда. – Мы пытаемся ввести в экосистему светлячков с Проксимы. Нужно отобрать нескольких для анализа…

– Да, – перебивает Мира. – Я куда угодно полечу. Только не нуди, пожалуйста, я все равно ничего не понимаю.

Будучи увлеченным биологом, Матильда любит долгие монотонные рассказы о работе в Институте внеземной жизни, которые без сонливости слушает только один человек – ее приятель – телепортатор Уолтер Флоренс, о котором Мира знает только то, что он странный.

На окраине Кох прибавляет скорость, и кар поднимается на высоту птичьего полета, откуда виден остров целиком. Светоч паутиной улиц сковывает цилиндрические тела железобетонных жуков, покрытых стеклянными чешуйками. В центре возвышается колоссальных размеров памятник Пьеру Маршалю – создателю климат-конструктора. От монумента по кругу отходят шесть проспектов, объединенных узкими переулками.