Тимур Сабаев - Пароброневик «Ливейский манул»

– Что пел?

– Песни. Ты пел странные песни. Раз в неделю ты начинал петь, а потом почти на сутки засыпал. Такого раньше я не наблюдал. А наблюдал я очень многих, уж поверь. За столько-то лет. Разных, так что данных набралось у меня много.

– Про что хоть пел?

– Про что? О, у тебя широкий репертуар. Тут даже санитары за возможность подежурить с тобой интриги плести стали. Ты пел про оранжевое настроение. Про героя, но почему-то последнего. Про корабли, которые жгут в небесах. Про… – доктор заглянул в блокнот, который держал под рукой – … огромную страну, которая должна встать и насмерть биться с какой-то проклятую ордой. Некоторые твои песни на столько странные, что больше похожи на случайный набор слов, но с каким-то странным ритмом. Что значит – мимо белого яблока луны? Мнда. И так три месяца подряд. Санитары говорили, что ты не повторялся. Это было мощно, не типично и … я не могу этого объяснить. Есть у тебя что сказать?

– Не помню. – на всякий случай решил наврать. Понятно, что после той молнии я в не я был. Тут, получается, «Я бывают разные», согласно изречению мудрого кролика.

– Ну да ладно. Санитары не всё понимали, пел ты так себе. Кстати, рифма хромает на обе ноги. Но ритм и экспрессия поражают. В опере тебе не выступать. – усмехнулся доктор – Но вот то, что ты в этом цикле прожил три месяца, а потом как будто проснулся, вот это точно странная реакция. Тебя было очень сложно кормить, ты отбивался как будто тебя убивали. Обычно, к еде относятся спокойно. Она такую ярость не вызывает. Всё же базовые инстинкты … мнда. Еда не должна вызывать ярость.

– Каша.

– Что каша?

– Ненавижу кашу! – даже затошнило, как представил, что три месяца в меня пихали кашу.

– Вот оно что. Глубинные рефлексы. Это многое объясняет. Чёрный цвет тоже не любишь?

– Да в принципе, цвет как цвет. А что?

– Постоянно плевался в халаты санитаров. Им не нравилось.

– Прошу прощения. – стало жутко неудобно.

– Судя по всему, социальные рефлексы у тебя нормализуются. Денёк ещё поживёшь тут, а потом отпущу. Случай, конечно, интересный. Но держать тебя тут долго возможности нет. Тяжёлые времена. Но, я буду благодарен, если будешь иногда заглядывать. Иди, тебя проводят.

– Доктор, а можно вопрос?

– Спрашивай.

– Почему двое санитаров со мной ходят? Одного мало?

– Ну да, ты же не помнишь, как дужку бронзовую от кровати оторвал и узлом завязал. В палец толщиной, кстати. Вот и страхуются.

– Ясно. Не ожидал от cебя.

– Санитары тоже. – хохотнул доктор. Вот только глаза не смеялись. У меня от него мурашки.

Те же оба – двое отвели в палату, где из четырёх кроватей была занята одна, да и на той был привязанный мужик.

– Это он чего?

– Так отходняк у него. Поисковик. Повезло ему, сразу отошёл. Второй раз к нам заглядывает. Прошлый раз буянил, а теперь вот тихий. Но, говорит, хочется повеситься. Так что попросил привязать до утра. Бывает.

– Не развяжется?

– Шутишь? У нас тут никто не развязывается. Боцман такие узлы вяжет – залюбуешься. Утром сами будем минут пять отвязывать.

Кровать – так себе. В бытовках у строителей и то удобнее. Сосед моча лежал, уставившись в потолок. Завтра отсюда выставят, а у меня даже плана нет. Надо подумать. Надо крепко-крепко подумать и решить, что завтра нужно сделать. Встать, умыться, поесть плотнее, чтоб надолго хватило и с этой светлой мыслью я уснул. Спал крепко и снилось мне, что я Ром. Пятнадцатилетний пацан с улиц Отросо – Изольдо. Во сне прошла целая ретроспектива событий. Вот мне четыре, и я в каком-то госпитале. Много кроватей, раненые, покалеченные. Женщина, которую я называю мама, ухаживает за мужчиной, у которого перебинтовано всё лицо и сквозь бинты не первой свежесть проступает что-то жёлтое. Вот я чуть старше и бегу куда-то по улице. На мне зимняя одежда, рукав порван и торчит материя. Но не белая, а в крови. Очень даже может быть и моей. Когда мылся – видел шрам. Вот я у костра с другими детьми. Погодки или чуть старше. Нас с десяток и рядом трое парней и девушка лет шестнадцати и взрослый мужик лет тридцати пяти. Дети его просят: «Дяденька резец, а расскажите ещё про новогодние чудеса». Я вроде как сыт и даже не боюсь. Вот я уже сильно старше. Мне лет десять. Ухо болит – Ал ударил за то, что я разбил манометр, который надо было аккуратно скрутить, но он прикипел и я сильно дёрнул. Корпус пошёл спиралью, стекло треснуло. Вот мне пятнадцать. Мой день рождения отмечают вместе с ещё семью пацанами и тремя девчонками. Это день нашего вступления в шайку. Мне тогда объяснили, что шайк – название молодёжной бригады в цеху. А сейчас мне пятнадцать. В шайке я уже десять лет. Я рулю командой разведчиков-искателей. Меня целует Розалин – самая красивая девушка шайки, как я думаю. Она старше на год, но кого это волнует? Просыпаюсь от того, что меня трясут за плечо.