Дмитрий Лебедихин: Фантастика. Сборник рассказов

Я вошла в горницу и упала на кровать. Перина поглотила меня. И на миг показалось, что взметнулась не простыня, а фата подвенечного платья. Я тихо засмеялась своим мыслям и сняла чёрную повязку. Большое зеркало, стоящее в углу соседнем с иконками, отражало скромную комнату, полную розового света заходящего солнца. Я встала разделась и подошла к зеркалу. Тёплые лучи обнимали меня, подчеркивая красоту фигуры и нежность линий. Замечтавшись я сравнила себя с утренней зарёй и представила воздушность белого платья, взлёт фаты. Какой парень откажется стать моим мужем? Но тут солнышко коснулось горизонта, тучка поползла по его светлому лику и синие пятна теней заскользили по комнате. Вдруг из темноты потускневшего зеркала на меня глянула шестнадцатилетняя Ксанка худая и чёрная – Колдунья! Рассыпался ореол подвенечного платья. – Я слепая, для всех слепая! Проклятая судьба… Я ткнулась головой в перину и заглушая всхлипы, заплакала. Не первое утро я просыпалась на мокрой от слёз подушке, завязывала воспалённые глаза чёрной лентой и выходила к людям. – Утро доброе, проходите, кто первый будет …

Ночь только начиналась, заря гасла за ситцевыми занавесками, а я вспоминала дождливый вечер на 3 четверг листопада. Чёрный ожог костра предворял вход в покосившийся, хлипкий, пастуший шалашик. Я осторожно ступая по хрупким головёшкам вползла во внутрь. Ещё била нервная дрожь, минуты над серым лбом Голого Камня не отпускали меня. Сейчас хотелось одного – нырнуть головой в старую солому, уснуть, забыться тяжёлым неуютным сном.

В узкой темноте куреня вдруг блеснули на меня белки человеческих глаз – Ай! – я отпрянула. Кто здесь? – услышала я скрипучий старческий голос. Я, закрыв глаза, медленно пятилась к выходу. – Не убегай, добрый человек, не бойся старого слепого Валентина – шамкал старик. Я присела на корточки и сквозь щель между пальцами смотрела в глубину шалаша. Глаза привыкли к сумраку: на гниющей соломе лежал высокий жилистый старик. Их холщёвых штанов высовывались большие мозолистые ступни в струпьях отваливающейся грязи. Узловатые колени буграми выпирали под тканью. Он хрипло дышал, приподнявшись на одном локте и словно ища незрячими бельмастыми глазами. Лицо, измождённое морщинами, клочковатая нестриженная борода и мохнатые брови выдавали в нём коренного крестьянина, так же как и натруженные, в чёрных трещинах руки, земля из которых не отмоется уже до могилы. Он шарил в вечной для него темноте с замиранием сердца надеясь услышать голос живого человека, быть может предвещающего поддержку и спасение. – Не бойся меня, я стар и болен, и не сделаю тебе ничего худого – старик насторожился, по птичьи повернув голову и прислушиваясь. – Он думает, что я ушла? – Мальчик помоги мне – вдруг заговорил Валентин – Твоё дыхание чисто, но ты, верно такой же несчастный как я, раз скитаешься в эту пору. Я колебалась. Он не видит меня, можно убежать, окунуться в серую мглу дождя и опять бесцельно брести по раскисшей дороге до следующего ненадёжного приюта. Но он болен, и мои глаза не убьют его! И я сделала шаг на встречу.

Валентин был ужасно тяжёлым, и хотя я отпаивала его настойками из корней девясила и синюхи, но моё истощение и его слабость давали о себе знать. Он едва передвигал ноги, всей тяжестью большого тела наваливаясь на моё плечо. Но дорога не производила теперь такого гнетущего впечатления как несколько дней назад. Появилась цель, и человек, которому я была нужна.

– Так говоришь колдунья? Ты со своими глазами поосторожней. Виданое ли дело. Прямь и верно – колдовство. Ты дочка завязала бы глаза на людях то. Неровен час узнают тебя. Ох беда … – задыхаясь от ходьбы наущал меня Валентин – До хаты бы добраться. А там … – он мечтательно закрыл веки – Ксюша, знаешь щё у меня за хата? Старуха жива была всё хозяйство держала, а теперь … – он безнадёжно махнул рукой – Давеча шёл от сестрицы домой, тут болесть меня и прихватила. Я ведь ослеп то недавно. Года три от силы будет, как бельма зрачки затянули. Он задохнулся в кашле, согнулся чуть не пополам, и я смотрела как сотрясается его ширококостное жилистое тело. Лёгкие свистели, сипели, булькали на все лады. А он ухватившись за воротник домотканой рубахи хрипел, словно стараясь отхаркнуть забравшуюся в него хворь. Я непроизвольно отмечала, что мои настойки все же произвели действие и кашель из сухого и лающего стал мягче и если бы не холод дальней дороги не прошло бы и недели, как я поставила его на ноги.