В. Бирюк - Расстрижонка

Только принял после баньки стопочку — тук-стук-грюк. Влетает во двор отрок княжеский на коне вороном — оба в мыле — и орёт с коня неразборчиво:

– Светлый князь… велел Воеводе Всеволжскому… бегом бежать… быстро… на княжий двор…

Мои все подхватились, засуетились, кинулись коней седлать…

Факеншит! «Ни сна, ни отдыха измученной душе».

И заднице — тоже. Опять на коня лезть. Почитай, два года этой забавой не забавлялся. Опять же — я пока чистый. А с коня буду — уже нет.

Отрок невелик, глуп, нагл, конёк у него… такой же. Да ещё и старый. Взял я скотину божью за узду да и дёрнул. Так они оба-два на мягкое и полетели. Ну, что там, на дворе, мягкое было.

– Ты, бестолочь бестолковая, от княжьей гоньбы — хвост репейный, ты почто господина своего слова перевираешь?! Не мог князь Суждальский Воеводе Всеволжскому — велеть. Я ни ему, ни эмиру Булгарскому, никому другому во всём мире, окромя Пресвятой Богородицы, не подручник. Так что ж ты, сучий сын, промежду государями непонятности да вражду рассаживаешь? А ну брысь с отседова!

Паренёк поднялся, лошадку свою вытащил, роняя сопли с лица и навоз с кафтана — со двора выскочил. Лазарь — сам рядом стоит, сам и пятнами красными идёт.

– Что ж это ты, Лазарь, друг мой сердешный, чести моей не держишь? Я с князь Андреем всё утро с глазу на глаз разговаривал, думами-заботами делился-обменивался, а ты челядь чужую, бессмысленную-бездельную да на своём дворе — разговаривать не по вежеству пускаешь. Ты ж мой посол! И слух мой, и глас, и зрение. Лица моего представление пред очами самого Андрея Юрьевича. А ну, Резан, собери людей. Погляжу, что вы тут за народ собрали.

Полный двор челяди. Все на гонца — по-выскочили, уши — по-выставили. Ворота в усадьбе настежь, на улице — ещё зевак рой роится. Безобразие, разруха и непорядок.

У Цыбы в тереме… пристойно. А во дворе… Надо подровнять… это всё.

– Резан, почему у ворот навоз кучей лежит? Твоим скотам более гадить места нет? Это у тебя что? Истопник? На кой ляд нам истопник летом? Это на нём что? Лапти? Ты почто меня позоришь? Челядь вся в сапогах быть должна. Ты кто? Конюх? Так кого ты хрена конюх — коней не засёдлываешь?! Иль не слыхал — к князю ехать надобно! Бегом!

В первой жизни я так с людьми не разговаривал. Так там же люди были! А здесь-то — челядь. Привычная к вятшести, статусу, гонору. Э-эх, набрал Лазарь… челядинцев.

Нормальный боярин тянет себе слуг из вотчины. Там у них и родня, и имение кое-какое. А тут-то… набродь городская. Люди случайные, толком не проверенные. Надо будет слуг Лазарю из Всеволжска прислать. Своих марийцев. Они, конечно, по городским делам — пни лесные. Но зато — мои. А этих — туда. На трудовые подвиги. Там и поглядим.

– Ваня, а князь… ну… что ты его гонца…

После сегодняшнего разговора с Андреем… мне надо сильно гадкую гадость сделать, чтобы его отношение ко мне ещё больше переменилось.

– Ты про князя Андрея главное помни: «Он всегда к расправе и распорядку готов, для того мало спит, но много книг читает, и в советах и в расправе земской с вельможи упражняется, и детей своих прилежно тому учит, сказуя им, что честь и польза государева состоит в правосудии, расправе и храбрости».

Эти слова Татищева о Боголюбском я сегодня с утра кожей ощутил. В части близости расправы. Теперь понадеюсь на его правосудие.

Надежда — оправдалась. Едва заседлали коней, как в закрытые, было, ворота — сильно, но уместно постучали: «Княжий гонец! Отворяй».

Гонец был… качественный. И в смысле возраста, и по одежде, и конь добрый. А в глубине улицы был виден десяток гридней в боевом прикиде. Типа: на всякий случай. Ежели вдруг не просто дурак, а — с замыслом.

– Князь Суждальский Андрей Юрьевич изволит поджидать Воеводу Всеволжского Ивана Акимовича у городской пристани. Нынче.

Во блин! А у меня и из ума вон! Как пришли на двор, я велел послать сказать, чтобы ребятки лодочку переставили к пристанским воротам. И пошла моя «Белая ласточка» мимо всего города, мимо всех стрельниц замковых. Весь город на нашу «каланчу плавающую» подивился. Теперь у «Клязьменских» ворот народу…!

– По коням!

Выскочили к «перекрёстку трёх дорог от трёх ворот» и под мост. Хорошо, что у Лазаря только один приличный жеребец в хозяйстве — вот пусть сам на нём… вольтижирует. Потому что в овраге спускаться среди толп телег и дурней с разинутыми ртами…

Только сунулись в ворота городские на выход, а оттуда…

Звуки неслыханные! Львы рыкают! Откуда на Клязьме львы?! Их же ещё 15 тысяч лет назад последним обледенением…! Лошади чуть на дыбы не встали. С той стороны ворот — суетня и крики испуганные. А я никак не могу тезаурус с компендиумом к консенсусу привести: похоже на рычание большого зверя. Почему-то мне в том рыке слышатся не дикая злоба голодного крупного хищника, а родные матерные нотки… Ещё один «Зверь Лютый» нарисовался? Или у нас и львы африканские ненормативной лексикой пользуются? «Святая Русь» навеяла?