В. Бирюк - Расстрижонка

– Проверь. Прикажи ему доставить Софью сюда, в Боголюбово. Не сделает — значит наслышан о её грехах. Значит — грех был. Значит — он про то знает и молчит. И греховодников — покрывает. Или ещё чего задумал.

– «Ещё чего» — чего?!

– Ох, Андрей… Мы все не вечны. Придёт день, и ты землёй накроешься. Лет-то тебе… Брат твой, Глеб Перепёлка сидит в Переяславле Южном. Крепко сидит и никуда переходить не хочет. Младших братьев — «гречников», как и племянников «торцеватых» — сынов старшего брата Ростислава, ты с Руси выгнал. По смерти твоей Залесье твоим сынам достанется. Тут Феодор сынкам твоим и скажет: ты не есть честной русский князь, ты есть дитя греха, отрыжка похоти и смрад прелюбодеяния. Сыны-то твои и призадумаются. Сделают чего епископ попросит. По его слову — жить да править будут. Так и уйдёт из рук их власть, песком меж пальцев высыпется.

Для средневековой родовой аристократии вопрос законности рождения есть вопрос жизни и смерти, вопрос самого существования. Возникающие сомнения — решаются беспощадно и кроваво.

Вынужденный участвовать в делах Андрея, я оказался втянут и в истории о незаконности детей аристократов. Перебирая и обдумывая возможные ситуации, выучился разбираться «в материале». И, естественно, стал видеть возможные сходные сюжеты в других владетельных домах. Или — создавать их.

– Не верю.

– По второму кругу воду толчём. Проверь — прикажи Феодору привезти Софью. Немедля. По лицу его… ты ж его давно знаешь? — Сам поймёшь.

– А дальше её куда? В застенок? Не позволю!

– Зачем? С чего я начал: у тебя есть толковый верный поп? Пусть он её исповедует.

– Исповедь человеческая есть тайна божеская! Ни попу — мне пересказать, ни мне — слушать такое…

– А ты за занавеской постоишь. Тайно. Пересказа и не будет. И опять же — ты Софью знаешь. По ответам её, по голосу поймёшь — правду ли она говорит. А уж если она Господу солгала… Чтобы она словами не сказала…

Андрей снова зарычал. В бешенстве. И застонал. В тоске. Два этих оттенка чувств, смешивающиеся, слившиеся в одном звуке…

Впрочем, он быстро овладел собой.

– Индо ладно. Поглядим.

И пошёл к двери.

– Стой! А я? Мне тут сидеть — не с руки. Я к Лазарю на подворье пойду. Мне тут с приказчиками надо… Насчёт просьб моих… полотна — аж пищит… не забудь — списочек вот… мне ещё во Владимир сбегать, торг тамошний глянуть, мастеров разных надобно…

Мгновение он с недоумением смотрел на меня. Какое-то полотно… Тут, факеншит уелбантуренный! — мир рушится! Вся жизнь его! И царство земное, и царство небесное… Мастеров каких-то… зачем?!

Потом лицо его приняло особенно злобное выражение:

– Сбежать надумал?! Опять задурил, обошёл, пыли напускал, словес назаплетал…

– Тю! Ты мозгу-то пошевели! Князь, факеншит! От тебя сбежать — не велик труд. Вон (я похлопал по сухой стенке застенка) — сыра земля. Мне — мать родна. Но куда я от Всеволжска своего сбегу?! В карман сунуть да унести? Да уж, Андрей свет Юрьевич, накинул ты мне веревку пеньковую на шею, набил кандалы тяжкие на ноженьки резвые. И не в том дело, что на Стрелке самоцветы-яхонты на кустах растут, а в том, что там дела мои, там жизни моей кусок вбит-вкопан. Куда я от него сбегу?

Андрей недоверчиво рассматривал меня. Потом вздохнул:

– Поклянись.

– Блин! Да сколько ж можно?! Я не клянусь! «И пусть будет ваше да — „да“, а ваше нет — „нет“». Неужели трудно слова Христовы запомнить?!

Он ещё несколько мгновений рассматривал меня в темноте нашего подземелья. Я старательно делал лицом «вид, внушающий доверие». С мощным оттенком простодушного недоумения: как же так?! Мне, всегда и везде такому честному и правдивому — и не верить?!

Стоп. Я не прав. «Доверие» из самых последних вещей, которые можно выпросить у Боголюбского. После — «снега зимой». Тогда от «чуйств» переходим к конкретике.

– У меня там лодочка стоит. Особая. Выше города, ниже посадов. Прямо на лугу. Сам делал, другой такой нету. Как бы не попортили.

– Переставь. К нижним воротам. Там есть кому присмотреть. Ладно. Пошли. Сам из Боголюбово — ни на шаг. Иначе… Ладно, пошли.

Он двинулся вперёд. Чуть сильнее шаркая подошвами, чем когда мы шли сюда. Не согнувшись, не сгорбившись. Но и по его прямой спине я уже мог определить груз раздумий, занимавших ум государя.

Из туннеля появился Маноха, внимательно осмотрел нас, тяжко вздохнул, видимо, расстроенный напрасно переведённым топливом для разогрева инструментов и приспособлений.